KOTOVEK

По дороге к П. я зашел в цветочный магазин и купил себе в петлицу роскошную красную розу. Теперь я вынул ее и протянул ему. Он взял розу, как берет образцы ботаник или морфолог, а не как человек, которому подают цветок.

– Примерно шесть дюймов длиной, – прокомментировал он. – Изогнутая красная форма с зеленым линейным придатком.

– Верно, – сказал я ободряюще, – и как вы думаете, что это?

– Трудно сказать… – П. выглядел озадаченным. – Тут нет простых симметрий, как у правильных многогранников, хотя, возможно, симметрия этого объекта – более высокого уровня… Это может быть растением или цветком.

– Может быть? – осведомился я.

– Может быть, – подтвердил он.

– А вы понюхайте, – предложил я, и это опять его озадачило, как если бы я попросил его понюхать симметрию высокого уровня.

Из вежливости он все же решился последовать моему совету, поднес объект к носу – и словно ожил.

– Великолепно! – воскликнул он. – Ранняя роза. Божественный аромат!.. – И стал напевать «Die Rose, die Lillie…»

Взгляд профессора скакал по изображению, выхватывая мелкие подробности, отдельные черточки, – точно так же, как при разглядывании моего лица. Его внимание привлекали повышенная яркость, цвет, форма, которые он и комментировал по ходу дела, однако ни разу ему не удалось ухватить всю сцену целиком. Он видел только детали, которые выделялись для него подобно пятнышкам на экране радара. Ни разу не отнесся он к изображению как к целостной картине – ни разу не разглядел его, так сказать, физиогномики. У него напрочь отсутствовало представление о пейзаже и ландшафте.

Я показал ему обложку с изображением сплошной поверхности дюн в пустыне Сахара.

– Что вы тут видите?

– Вижу реку, – ответил П. – Небольшую гостиницу с выходящей на воду террасой. На террасе обедают люди. Там и сям – разноцветные зонтики от солнца.

Он смотрел (если это можно так назвать) сквозь обложку в пустоту, измышляя несуществующие подробности, словно само их отсутствие на фотографии вынуждало его воображать реку, террасу и зонтики.

Вид у меня наверняка был ошеломленный, в то время как П., похоже, полагал, что хорошо справился с задачей. На лице его обозначилась легкая улыбка. Решив, что осмотр закончен, профессор стал оглядываться в поисках шляпы. Он протянул руку, схватил свою жену за голову и… попытался приподнять ее, чтобы надеть на себя. Этот человек у меня на глазах принял жену за шляпу! Сама жена при этом осталась вполне спокойна, словно давно привыкла к такого рода вещам.

Лурия: «Печатайте Ваши наблюдения, пусть даже в форме коротких заметок. Здесь начинается область великих чудес».

Как круто бегать утром!!!))) ))

31! Какой тотальный символизм для нас, правда, Влада?
Так вот 31 страницу назад я сделала "перепост твоего сна "
Мы теряем это немного… пора заняться делом и начать читать друг-другу и не пить больше это испанское пойло… от "Ромате" мне не хорошо) ))

Морально неуравновешенные.

vladamelnikova :

В моём сознании танцуют две морально неуравновешенные. Они зовут меня с собой. И я иду.
Иду абсолютно не оглядываясь, по пути напиваюсь вином.
И падаю от бессилия.
Очнулась.Лежу в тёмном помещении….на деревянном полу.Они вытирают меня, поднимают и что-то говорят.
Не особо важно что, я не вслушиваюсь, но голос мне их безумно приятен.Вдали играет любимейшая Земфира,. В сервантах много хрусталя и фаянса. Низкая лампа весит над маленьким и круглым столом.На столе карты вино и свечка.И всю ночь мы сидели в помещении этом.Где казалось не было ни окон, ни дверей.Играли в карты, читали стихи.И я читала.Читала на память даже то, о чём в жизни никогда не слышала.Странно.
Лучшая ночь.И к счастью длится она будет целую вечность.Всегда.
Они безумные, это видно по глубоким и красивым глазам.Они красивые.
И я - одна из них.И не уйти мне из этой комнаты, судя по всему, уже никогда…..

Я так люблю, когда ты пишешь о нас :)

Если б ты знал, как устроено это сердце.
Ты ничего не знаешь, ты можешь только
Слышать поверхность кожи, мембрану тела,
Ритм, перкуссию, соло дискретных звуков.

Дай-ка мне скальпель.

Мммм +1 :) Приятно… но немногопараноит. За мною таки следят ^.^

Так пахнет ребенок – медом и молоком, так пальцев во сне касаешься, улыбаясь, так знаешь к любимому телу секретный код и каждую ночь набираешь его губами. Так веришь в бессмертие. Так умираешь, так рождаешься заново, чтоб оставаться рядом… Так из реки выходишь, пока река еще не шумит предчувствием водопада. Так делаешь выбор. Так делишь себя на жизнь, на скорби и радости, на менуэт и скерцо, так слышишь внутри десятки живых пружин, сжимающих сердце. Сжимающих это сердце.

Самое офигенное — не страдать фигней, не пить фигню, не есть фигню, не спать с фигней. А работать и жить достойно, при этом осознавая, что всего этого ты добился сам!

Просто иногда люди устают от всего: от людей, от обстановки, от жизни. Им просто нужно отдохнуть - одним.

Расскажи мне сказку о том, что я все смогу, что однажды ночью, стоя на берегу, руку твою сжимая в своей ладони, я увижу, что мир не рушится и не тонет, что не рвутся цепи, не падают якоря… Расскажи мне сказку, правды не говоря, расскажи мне сказку сильнее того, что есть… Не бывает чудес иных, кроме тех чудес, что мы сами себе напишем и создадим…

Расскажи мне, что я остался здесь не один.

Ты спросишь, кого я люблю больше: тебя или своих тупых блядей, я скажу, что тупых блядей.
Ты уйдешь, так и не поняв, что тупая блядь - это ты.

Ты спросишь меня, что я люблю больше - тебя или апатию. Я отвечу - апатию. Ты потом уйдешь, не узнав что мне вообще похуй, ушла ты или нет.

Однажды, ты спросишь меня, что я больше люблю, тебя или фенобарбитал натрия? и я отвечу тебя, потому что фенобарбитал натрия, я выговорить не в состоянии. Однажды ты спросишь, кого я люблю больше, тебя или сарказм. Я отвечу, конечно, тебя, ты останешься, так и не поняв, что это был сарказм.

Ты спросишь, что я люблю больше — тебя или борщ. Я отвечу борщ. Ты уйдёшь, так и не узнав, что со сметанкой.

ОДНАЖДЫ ТЫ СПРОСИШЬ МЕНЯ, ЧТО Я ЛЮБЛЮ БОЛЬШЕ: ТЕБЯ ИЛИ ВИКИПЕДИЮ? Я ОТВЕЧУ, ЧТО ВИКИПЕДИЮ. ТЫ УЙДЕШЬ, ТАК И НЕ УЗНАВ, ЧТО КАПИБАРА — САМЫЙ КРУПНЫЙ СРЕДИ СОВРЕМЕННЫХ ГРЫЗУНОВ…

Я составляю список своих подобий,
живых надгробий,
видимых искажений,
каждого провожу по календарю:
«Не желай моего пути, я уже горю,
я проживаю секунды под напряженьем,
ты запомни то, что я тебе говорю».

Мои тени невменяемы, к сожаленью.
Я себе, пожалуй, отблески сотворю.

День, разобрать наречья почти невозможно – площадь полна народа, и в этом потоке теряется чет и нечет шагам, обещаниям, времени дня и года…

Моя мать не поет мне песен, она молчит, но ее ладонь всегда призывает сон. Моя мать, как ручей, который глубок и чист, и на дне его лежит золотой песок. Иногда по ночам мне слышится: «Танд хайртАй*, подрастай скорее, я тебя сберегу, я узнала твою судьбу по степным ветрам, по бараньей лопатке, кобыльему молоку». Иногда по ночам мне видится Сырдарья, белый соболь и белый кречет на рукаве… Мать с отцом тогда встревоженно говорят, из небесного ока падает лунный свет. У отца усталость в голосе: «Эта жизнь появилась первой, с ней появилась боль». Мать руки его касается: «Тэмуджин, покровительство неба пребудет теперь с тобой».
Рядом кони бродят, темные от росы, и тепло идет от войлочных мягких стен. Я наследник меркитского плена, я старший сын. Я лежу в колыбели и слышу ночную степь.

* (монг.) люблю тебя