Школьные дискотеки, встречи с подругами, свидания с мальчиками – ни одно из этих событий не обходится без банки пивка или пары «Лонг-айлендов»? И ты в общем-то сама не замечаешь, как так получается? Грань, за которой начинается алкогольная зависимость, – она тем и опасна, что не заметна.
СВЕТА, 21 ГОД
Работодатели, к которым я прихожу на собеседование, как один, проглядывают мое резюме и спрашивают:
– Светлана, а чем вы занимались в свободный год до института?
Раньше я изощренно врала. Говорила, что пребывала в творческом поиске, путешествовала.
На самом же деле я разлагалась.
Я родилась в Москве – в самом обычном спальном районе Раменки. Ходила в простую школу. Училась средне.
На уроках больше всего меня интересовал мой статус среди одноклассников. Я воспринимала школу как тусовку. По вечерам я тратила время не на домашние задания, а на выбор шмоток.
Наша компания обычно собиралась на стадионе. Это такое место «на районе», где раньше играли в футбол, – оно превратилось в стоянку. Каждый вечер мы приходили туда к ребятам постарше. Они врубали музыку в машинах и попивали пивко, развалившись на капотах. Тогда мне казалось это самым лучшим и желанным весельем.
Впервые я нажралась в стельку, когда мне было 14 лет. В тот «знаменательный» вечер мы купили водки, пива и всяких коктейльчиков. Ничего особенного мы не отмечали – просто оттягивались.
Не знаю, сколько я вкачала в себя тогда. Сначала мне было хорошо, легко, как-то по-новому, а потом… Очень смутно помню, как меня при всех рвало на асфальт. Моя лучшая подруга Катя держала меня за волосы, чтобы я их не заблевала. Говорят, я серьезно бредила.
Спасать меня приехал папа. Катя, от которой разило за километр, заявила, что у меня серьезное отравление. Папа все понял. Он даже не ругался – просто спокойно донес меня до дома на руках. Перед глазами у меня все плыло. Я уснула только благодаря какой-то таблетке.
Утром папа выдал:
– Вот тебе и урок на будущее – больше, скорее всего, не притронешься.
А мама слегка обеспокоилась:
– Свет, следи за собой. Я не хотела, чтобы ты это знала: у тебя есть генетическая предрасположенность к алкоголизму. Твой отец в молодости сильно пил. Он все деньги спускал на водку. Однажды нам даже пришлось продать всю технику, чтобы разгрести последствия папиного пьянства. Он держится последние 17 лет – ни капли в рот не берет. Понимает: стоит ему взять в руки бутылку – не остановится. Береги себя.
Папины слова я проигнорировала, а вот мамины меня задели. Мой отец был одним из тех вонючих мужиков, которые пьют, выносят все из дома и не работают?! В голове это никак не укладывалось.
У меня и мысли не возникло о том, что опущусь сама еще ниже, чем он.
Эпизод с моим первым алкоугаром поставил на мне клеймо. В порядке «шуток для своих» друзья то и дело вспоминали, как я валялась в бреду посреди стадиона. Меня преследовали комментарии вроде «этой больше не наливать». Каждый раз, когда мы снова собирались, кто-то из мальчиков контролировал мою дозу пива на вечер: та-ак, Светка уже готовая, Светка сейчас опять нам исполнит «тетушку Бэ-э-эллу». А я вместо того чтобы тормозить, только пила все больше и больше. Вроде как пыталась доказать, что я взрослая и мне все нипочем.
В тот период у меня появился первый мальчик – Паша. Мы дружили с детства. Паша даже иногда оставался у меня ночевать – родители не возражали. После 7-го класса начались кино, кафе и проводы до дома.
Паша стал моим первым мужчиной. Мне было 14,5, когда мы решились на этот «героический» поступок. Никакой романтики – мы, как всегда, пошли якобы на учебу, а на самом деле засели с крепким пивом во дворе – ждали, пока его родители уйдут из дома. В квартире мы обнаружили отцовскую водку – прикончили и ее.
Я была пьяной. Паша – еще пьянее. Я не то чтобы хотела этого, но и не сопротивлялась.
Мне было адски больно. Паша говорил, что я даже ругалась матом.
Однако ж после того раза мы стали проделывать подобное часто. Выбирали день, когда никого не было дома, покупали пиво или алкогольные коктейли и шли к Паше заниматься сексом. Мне было скучно – никакого удовольствия я не получала. При этом я все равно постоянно ждала этих наших встреч. Я, дура, не понимала, что ходила к Паше, чтобы выпить очередную бутылочку, а он мной неприкрыто пользовался. И я вообще-то чувствовала, что делала что-то нехорошее: прогуливала школу, надиралась. Но я была вместе с кем-то – из-за этого казалось, что все в порядке.
Я допрыгалась до того, что меня хотели выгнать из школы. Родителям пришлось раскошелиться – мне потребовались репетиторы почти по всем предметам. Мне и с ними-то было тяжело: я очень плохо усваивала материал. Но даже это не заставило меня одуматься.
Пашу в итоге взяли в химико-биологический класс, а меня оставили на второй год – и отправили в класс коррекции. Паша бросил меня перед летними каникулами – нашел себе девочку поумнее.
Чтобы как-то утешиться, я начала пить в одиночестве. Вот такие тоскливые «вечеринки» с самим собой – первый признак того, что ты становишься алкоголиком.
Я стала еще чаще прогуливать школу – покупала себе мерзкие дешевые коктейли в палатке и торчала на пустом стадионе или в парке. Мимо меня пробегали люди – они спешили на работу или на учебу. Я наблюдала за ними. Я чувствовала себя самым брошенным и покинутым человеком на свете. И это ощущение проходило с каждым глотком.
Я пила до такой степени, чтобы немного шатало. Меня постоянно мутило, но я быстро привыкла к этому мерзкому ощущению. Иногда я перебарщивала с дозой – тогда приходилось долго сидеть на месте, чтобы не приходить невменяемой домой. Чтобы не слушать бестолковый мамин ор про мое тунеядство.
Как-то раз в парке я познакомилась с тусовкой рокеров. Эти ребята бренчали свои заезженные три аккорда – им кидали копеечку. Все деньги уходили на водку. Был такой ритуальный тост: «За русский рок и за бездельников!»
Помню одну песню из их «легендарного» репертуара:
Я панк, девочка моя, я панк.
Я не пойду работать в банк.
Я в полночь приползу к тебе домой.
Я буду в стельку. Панки, Хой!
Парни из парка были неудачниками. Но я этого тогда не понимала – для меня-то они были героями. Мне среди них дико нравился Сашок – за то, что носил косуху на голое тело. Сашку было 18 – за его плечами уже маячили 5 лет героиновой зависимости и трехмесячный сын от какой-то непонятной девушки, которая эпизодически ночевала на вокзале. У нее не было передних зубов. А у него – денег: папаша-Сашок не работал. Он пил по-черному и шлялся по квартирам товарищей-полубомжей.
Еще одном моему герою, Бандеру, было 27. Вроде он даже подрабатывал сисадмином, но его постоянно отовсюду увольняли за дебош.
С парнями из парка я спала. Все прекрасно понимали, что после второй бутылки со мной можно было делать что угодно. Как только я приходила, Сашок, Бандер или кто-то еще лапал меня и тащил в кусты. Или на какую-то грязную квартиру. Или на заброшенную стройку. Меня выворачивает сейчас, когда вспоминаю обо всем этом. А тогда мне было просто все равно. Делайте со мной что хотите – главное, налейте побольше и покрепче.
Сашок из парка наградил меня заболеванием, которое называется контагиозный моллюск. Нет, у меня там не завелся морской гад в прямом смысле. Примерно через 10 дней после нашего секса у меня кое-где появились наросты, внутри которых была жидкость и маленькие кусочки ткани – они напоминали по форме моллюсков.
Я чуть с ума не сошла. Сначала подумала, что это раковая опухоль. В женской консультации мне долго и упорно прижигали болячки всякими препаратами и мазали какой-то неприятной штукой. Мне было дико стыдно. Мама до сих пор не догадывается, до чего допилась ее дочь. Она вообще слабо понимала, что со мной происходило. Думала, что я просто погуливаю иногда. Орала на меня, но а толку-то – я все равно творила, что хотела.
Тогда я стала пить еще больше, чтобы запрятать в себе поглубже этот навязчивый стыд из-за моллюска. Врач вообще-то запретила алкоголь, но мне было плевать.
К тому времени я окончательно стала школьным изгоем. В классе все уже прекрасно знали, что я превратилась в подстилку – Паша постарался, понарассказывал про меня интересных историй. Катька давно обо мне забыла. А мальчики из параллели и вовсе стали мной брезговать. После того как я однажды напилась и стала домогаться одного зубрилы – полезла к нему целоваться и хватать его за попу, со мной и ботаники перестали здороваться. Раньше я хоть у них могла выклянчить помощи с уроками, когда мне хотелось с кем-то поговорить. А тут и этого сама себя лишила.
Когда я кое-как доползла до окончания первого полугодия 11-го класса, меня отправили к школьному психологу. Валерия Игоревна сразу поставила диагноз: алкогольная зависимость.
Родителей вызвали к директору. Они к тому моменту развелись: мама выкинула папу из дома, догадавшись, что он бегает к какой-то крашеной дуре. Но из-за меня они даже прекратили друг друга яростно ненавидеть. И если раньше я могла манипулировать ими, пользуясь их враждой, то теперь они оба ополчились против меня. До этого мама в одиночку просто не справлялась со мной, а когда объединила усилия с папой, решила меня проучить. Меня выкинули из дома, чтобы наказать.
Я переехала к «замечательным» друзьям из парка. В коммуналке у Сашка я спала на груде зимней одежды. Питалась я консервами.
Через два незабываемых месяца жизни в таком полубомжатском мес-те я пришла в родительский дом с повинной. Стала умолять пустить меня обратно. Поклялась, что брошу пить.
Я, правда, слабо верила в то, что у меня получится. Так и вышло: сдержать обещание я не смогла – уже слишком плотно сидела на алкоголе. А помочь мне было некому.
Поскольку денег мне не давали вообще, я стала клянчить на улице мелочь – якобы на метро. Врала, что забыла свой проездной дома и очень опаздываю на работу. Делала такое страшно несчастное лицо, что меня жалели. Когда набиралась нормальная сумма, я покупала бутылку и пряталась в подворотне. И мне становилось вроде как легче. По крайней мере, можно было ни о чем не думать.
Так я протупила под градусом еще несколько месяцев. Каждое утро я просыпалась в ознобе, с тяжелой головой, кошмарной, выворачивающей наизнанку противной тошнотой и бежала опохмеляться. Ненавидела себя, обещала, что это будет последний раз, и опять нажиралась в стельку. Мне было стыдно и противно, но я не могла из этого вырваться. Замкнутый круг. Ты внутри. Тебе так хреново. И ты пьешь, чтобы стало лучше. Но делается ведь только хуже.
И какое же это невероятное счастье, что мама все-таки однажды психанула и сдала меня в наркологическую клинику.
Там я провела три месяца.
Меня сразу заставили сдавать анализы. Я спросила: на что проверяете? Мне ответили – на ВИЧ, гепатит, сифилис… Эти заболевания особенно распространены среди алкоголиков. Когда ты начинаешь от чего-то зависеть, твоя жизнь теряет качество. Ты забываешь, например, про гигиену. Ты живешь уже другими вещами – твой облик перестает тебя волновать. Так было и со мной. Какое счастье, что мои болячки ограничились моллюском.
В клинике меня поселили в комнату, где лежала женщина-алкоголик со стажем. Когда я ее впервые увидела – землистая кожа, красный нос, трясущиеся руки, сразу побежала требовать, чтобы меня переселили в отдельную палату. Врач меня осадил: такого у них не бывает в принципе. Дело в том, что алкоголику очень нужна поддержка. Круглосуточное внимание человека, который находится в том же положении. Моя 50-летняя соседка говорила: «горят трубы». Это значит, что вдруг среди ночи тебе может приспичить – захочется выпить. Ты понимаешь: будь ты один, выгрыз бы решетку, раздолбал бы стену – сделал бы все, чтобы найти пузырь. Общение останавливает твой пыл – ты успокаиваешься. Болтаешь с человеком из палаты прямо посреди ночи – и уже не так клинит.
В больнице мне постоянно ставили капельницы, чтобы очистить кровь. Это приковывало меня к кровати – фактически обездвиживало на полдня. Если надо было куда-то пойти, приходилось таскаться с огромным штативом.
Еще мне кололи разные препараты, чтобы улучшить работу печени. От алкоголизма она страдает больше всего. Мне повезло: я молодой попала на лечение – непоправимого вреда организму нанести не успела. А ведь многие пациенты приходили в клинику только тогда, когда уже боялись умереть.
Со мной все время общалась психолог – мы говорили о разводе родителей, о школе, о компании из парка. Благодаря этому я перестала считать себя совсем опустившейся. Немного воспряла духом и кое-что поняла.
Я хочу, чтобы до каждого дошло: алкоголизм – это не слабохарактерность и даже не распущенность. Алкоголизм – это болезнь. Втянувшись, своими силами не слезешь.
И это только сейчас я употребляю слова «алкоголик», «алкоголизм». Тогда я их с собой не ассоциировала. Мне казалось, это не про меня. Если бы не клиника, я бы так и не созналась во всем даже самой себе.
После больницы я еще долго посещала нарколога, психиатра и гинеколога. А еще я ходила на специальные встречи пациентов. Сперва я говорила, что со мной уже все в порядке: кровь чиста – я больше пить не буду. Но потом я заметила, что состояние радости от исцеления сменилось тоской. Когда ты совершаешь подвиг, твоя гордость зашкаливает. А потом геройство мало-помалу забывается – и остается пустота.
Группа меня спасла от рецидивов – без них я бы наверняка довольно быстро снова сорвалась и напилась.
Кое-как я окончила школу экстерном и даже чудом поступила в институт – на заочное отделение факультета психологии.
Как только у меня появились новые знакомые, я начала ходить в клубы, на дискотеки и на концерты. Танцы – отличный повод, чтобы выпить коктейльчик в кругу друзей.
Во втором семестре первого курса я опять слетела с катушек – запила, причем довольно серьезно.
Я кое-как окончила первый курс, а в начале второго года родители решили больше не оплачивать мое образование. Я снова стала изгоем – так же, как и в школе, потому что не сумела себя до конца побороть.
Чтобы не остаться совсем без копейки, я пошла работать продавцом-кассиром в фотоателье. Делала фотографии на паспорт и отправляла пленки в лаборатории – на проявку. По вечерам я пила с грубыми бабами-продавщицами из близлежащих палаток. Смотря на них, я видела свое будущее: вот она я – с красным лицом, мерзкими руками, сухими волосами, в потрепанной одежде… Мне становилось противно. И вместо того чтобы выкарабкиваться из всего этого, я снова и снова нажиралась.
И я бы и правда очень быстро превратилась в одну из этих запущенных баб, если бы не случилось чудо. Мой любимый мужчина именно чудо – по-другому не скажешь.
Мы познакомились в ателье – он пришел сдавать пленки в проявку. И ему приглянулось не только качество нашей работы, но и я.
Теперь я смотрю на него – и мне хочется за ним тянуться. За ним и его друзьями: меня, наконец, окружают сильные, самостоятельные, целе-устремленные люди. И мне непременно нужно дорасти до их уровня. Сейчас я ищу нормальную работу.
Вообще говоря, я установила личную закономерность: вестники весны – совсем не ласточки, а толпа молодежи у пивных ларьков. Такая разухабистая и бестолковая. Никчемная и бесцельная. Сейчас я понимаю: если бы моя компания чем-то увлекалась – музыкой, фотографией, спортом, мы бы так не пили. Не гробили бы себя. Как жаль, что умные мысли иногда приходят слишком поздно.
ФАКТЫ
Подростковый алкоголизм отличается от «взрослого» тем, что развивается стремительнее. По мнению наркологов, 50 г чистого спирта (120 г водки или 2,5 л пива), употребляемые свыше 3 раз в неделю, – признак первой стадии алкоголизма. Алкоголь держится в крови 2 недели, в клетках мозга – более 200 дней. На первой стадии алкоголизма начинаются химические реакции в организме – они порождают потребность в новой дозе. Кодирование, метод лечения алкоголизма, основано на внушении – человека убеждают: если выпьешь, умрешь.
КОММЕНТАРИЙ ПСИХОЛОГА
Алкоголизм – это болезнь. Ее основные провокаторы – наследственность, депрессия, неспособность решать свои проблемы. Алкоголик чувствует: после рюмки ему становится гораздо легче. Но как ты можешь догадаться, чем дальше человек уходит в свою зависимость, тем тревожней становится в трезвом состоянии. К сожалению, в России реклама спиртного разрешена законом, в то время как на Западе она находится под строжайшим запретом. Тем не менее есть некий прогресс: в алко-роликах не фигурируют живые люди – чтобы зритель не отождествлял себя с героем, который пьет. Но они все равно создают ошибочную иллюзию того, что выпивка является неотъемлемой частью нашей жизни. Помни, что это не так: в России ежегодно от алкоголизма умирают 750 000 человек. Многие алкоголики отрицают болезнь. Распространенное оправдание: я могу остановиться, но не хочу.
