Хорошие девочки попадают в рай а плохие в тонированные девятки.

— Давай возьмем тайм аут.
- Что?
- Пойми я больше так не могу. Мне нужно побольше свободы, а ты дышать не даешь спокойно.
- Аммм…Хорошо, я тоже хотела это предложить. Я не против. Все в порядке. Я только за!

Она ушла с улыбкой на лице. Так поступают сильные. Зашла в квартиру. Вечер. Гулять не с кем и незачем. Он получил свободу и сейчас наверняка гуляет с тем, кто ему важен больше чем она. С друзьями. Плохо. Очень. Но слез нет. Держится. Так поступают сильные. Где-то осталась заначка. Нашла. Вышла на балкон. Тепло улице. Прохладно коже с запахом апельсинового масла. Холодно душе. Кружка с его именем наполненна кофе. Она в рубашке на размера два больше ее тела. Тоже его. Все это он оставил, чтобы лишний раз напоминать о себе. Бессердечный. Кофе черный. Без сахара. Не любит. Но пьет. Сигареты Sweet Dreams. Не курит. Но сегодня все можно. Затягивается. Хорошо. Глоток кофе. Противно. Остыл. Теперь он такой же температуры, что и ее сердце. Все равно пьет. Нужно. Так поступают сильные. Выглядывает в окно. Закат. Красиво. Очень. Воспоминания запрещенны. Так поступают сильные. Поворот налево. Совсем случайный. Он. Также стоит на балконе и курит. Winston. Его стиль. Торс обнажен. Как всегда. Она любила подходить к нему сзади, обнимая и чувствуя запах его тела. Она и сейчас его чувствовала. Рубашка говорила о себе. Lacoste for man. Его парфюм. Его запах. Все заставляло о нем НЕ забывать. Поворот направо. Совсем случайный. Кружка с остывшим кофе падает из рук. Она испуганна. Смотрит вниз. Чего она ожидала? Упав с 8 этажа она конечно разобьется. Серые глаза встречаются с его. Он усмехнулся. Она неловка. Как всегда. Она опускается вниз. Слезы катятся по щекам. Вот они. Она их ждала. Горячие. Пол холодный. Босые ноги прижимает к голове и уходит в себя. Скрывается от всех. Так поступают сильные. Он знает. Если она курит, значит жалеет о чем то, если пьет кофе, который ненавидит, значит не хотела отпускать, если в его рубашке, значит до сих пор любит. Почему тогда не остановила? Почему ушла с улыбкой на лице… Ах, да! Так поступают сильные. Ей больно. Очень. Телефон затрещал. Надпись "Любимый". Смс. А в ней одно слово, которое она ждала. - Возвращайся… ;) Одного этого достаточно… Он по ней скучает. Скучает, но не любит. Но нет. Не зря кружка с его именем разбилась на осколки. Он разбил ее сердце, она разбила его в своих мечтах.
Телефон затрещал. Надпись "Любимая". Смс. А в ней одно слово, которое он не ждал. Одного этого достаточно… - Нет.
Она не вернется…
Так поступают сильные..

Мой отец говорил, что моя мать была шлюхой. Недостойной уважения и людского внимания падшей женщиной. Или не говорил о ней вообще. С раннего детства я видел, как обожали моего отца горожане. К нему ходили просить советов, ходили за справедливостью и за всем на свете. Отец заменял мне мать, бабушек и дедушек, он стал для меня идолом. Я старался походить на него, копировать его жесты, манеры, оттенки голоса и верил. Верил всему, что он говорил. Поэтому я всегда люто ненавидел мать. Но все же хотел знать о ней что-нибудь. Нет, вовсе не оттого, что во мне лелеялась надежда на приличную мать, какой принято изображать её в книгах, нет. Я хотел самолично убедиться в её продажности и сказать ей что-нибудь омерзительное, что, может быть, и не было бы для неё столь важным, но отражало бы мою ненависть к ней и отвращение. По мере моего взросления, эта мысль становилась все назойливей. Иногда я даже засыпал, прокручивая в голове слова "отмщения". И видел я тогда запутанные, странные сны: с невероятно красивой женщиной, которая ласково улыбалась мне, выслушивая грозные проклятья и бранную речь; и реже со сварливой старухой, плюющей мне в лицо и уходящей в цветущий вишневый сад. Просыпаясь, я ничего не понимал и сердился. Однажды красивая до дрожи женщина во сне попыталась протянуть ко мне руку. Это, ничем не примечательное событие, настолько возбудило меня, что я стал рыскать по дому, как голодный зверь, выискивая тайнички, в которых могли храниться остатки былого. Ведь отец любил её! А, значит, мог сохранить о ней что-то на память. Однако мои никчемные попытки не увенчивались успехом, и я решил отложить это неблагодарное дело в долгий ящик.
Как-то раз старушка-горничная, которую я помнил с детства, решила навести в доме идеальную чистоту. Время от времени она натирала дом до сияющего блеска, словно пасхальное яйцо. К этому я давно уже привык. Но ей было не под силу двигать мебель. Я помогал ей в этом. В этот самый день, день генеральной уборки, старушка обратилась ко мне с просьбой отодвинуть старый дубовый шкаф, стоявший в углу, потому что она не убиралась за ним вот уже два года и ей страшно представить, что там творится. Я охотно стал выполнять её просьбу. Когда я покончил с довольно хлопотным и нелегким делом, я заметил в стене, за шкафом, небольшое отверстие. Горничная стала угрожать пыли и грязи мокрой тряпкой с порошком, но я не слышал её. Любопытство моё было задето. В душе встрепенулась надежда на что-то, касаемое моей матери. Я подумывал отвлечь горничную, попросив её, скажем, принести мне стакан теплого молока с медом, оттого, что легкое першение в горле мучает меня с самого утра. Любопытство становилось все невыносимее, подхлестывало меня, и внезапно я выпалил:"Тетушка, можно мне горячего молока с медом? Я нехорошо себя чувствую". Как и ожидалось, она запричитала, погнала меня в кровать, а сама, шустрее лани, понеслась на кухню. Я облегченно выдохнул, просунул руку в щель и выгреб оттуда все, что было. Не разбирая, я сунул сокровища себе за рубашку и, ступая как можно бесшумнее, поспешил в свою комнату. Едва я притворил дверь и улегся под одеяло, в спальню вошла старушка-горничная с молоком. Я ожидал, когда же она, наконец, уйдет. Невыносимо долго и мучительно текли секунды. Отдав свои последние наказания, тетушка вышла. Я выждал еще несколько секунд, длинною в вечность, и заперся на ключ. Наконец-то! Затем, с нетерпением и азартом стал вынимать из рубашки найденные драгоценности. Когда я разложил их на кровати, возмущению моему не было предела: жалкие потрепанные листы, выдранные из ученической тетради, местами растекшиеся строчки. Письмо. Какая чепуха! Первой моей мыслью была какая-то нелепая идея: сжечь, сжечь ко всем чертям. Но, фыркнув, я все же решил прочесть.
" Дорогой мой муж.
Я счастлива знать, что у тебя и нашего сына все прекрасно… "
С каждой разнесчастной буковкой, косо и угловато начертанной, полной лжи и лицемерия, меня все выше и выше захлестывала волна гнева. Я даже прервался на время и сделал глотокуже остывающего молока.

Резкий скребок по коже заставил меня расстегнуть рубашку. На постель выпала маленькая фотография той самой женщины из сна. Она была удивительно прекрасна. И я долго всматривался в её нежное лицо. Её мягкий взгляд и смятые уголки с трещинками успокоили меня. Взяв себя в руки, я продолжил чтиво.
" Видела его вчера возле булочной. Как же он похож на тебя! Мне на секунду привиделось, будто я оказалась в прошлом. Нашем с тобой безоблачном прошлом, полном света и лепестков белой отцветающей вишни.
Я хотела сказать, что, наконец, нашла в себе силы простить тебя, мой милый. Наконец я свободна от этого греха.
Но пойми же меня: я слишком тебя любила и слишком была горда, чтобы простить измену. Твоё решение отобрать сына и остаться с тем мимолетным мотыльком раскрошили меня в прах. И ты прекрасно об этом знаешь. У меня не было никого. Об этом тебе тоже известно. Что же мне оставалось, как не искать новый приют? Я стала таким же мотыльком, как она. Имеющим сразу несколько домов, в которые можно будет постучаться, если один из них больше не пожелает видеть меня своей гостьей. Правда, для меня это стало скорее выходом, лазейкой, для нее же – всегда было и остается бразом жизни. Моя внешность и статус разведенной женщины во многом облегчали мне поиски домов. Из некоторых, правда, я уходила сама, не вынося любовного бремени этих мужчин. Они слишком привязывались к моей грязной душонке. А я не могла осквернять их искренне чистые чувства и уходила. Даже не думая о последствиях… Теперь я ещё и убийца.
Мотылек, разносящий на крыльях порошок смерти и тоски, дробящий счастье, для того, чтобы насладиться одной его каплей и снова лететь на новое счастье, на новые капли…
Знал бы ты, как я презирала свою жизнь, как ненавидела себя!
Вскоре, после моего перерождения, я узнала от людей, что она ушла от вас. Это известие горчило мне все яства, напитки, сладости и сны. Дало трещинку в моих убеждениях и расширяло ее изо дня в день. Я вновь и вновь вглядывалась в твой поступок. И с каждым днем все яснее и яснее понимала, что должна простить тебя и её. Но моя гордость… Недавно она была сломлена огромной пропастью, выросшей из той самой трещинки. И я простила.
На протяжении всего этого времени единственным моим источником радости были вы. Услышав что-либо, касающееся вашей семьи, я словно расцветала и забывала обо всех темных пятнах на моей душе… Но недолго. Вернувшись в свою обитель, я словно смывала все оттенки радости. И заменяла их аляпистыми масками.
Моя жизнь разъедала меня быстро. Как кислота. И тогда я дала себе клятву: увидеть своего сына возмужавшим и после покончить со всем этим.
Бедный мой сыночек! Ты так и не женился вновь. Как же он рос без матери? Уж не стал ли он ненавидеть от этого женщин? Я почти ничего не знаю о нем, о его душе. А как хотелось бы…
Однако, я заболталась. Мои страдания скучны. И не представляют никакого интереса.
Прощайте, мои дорогие. Не смею целовать, ибо боюсь запачкать вас своими черными губами.
Ваша К. "
Покончив с последней строчкой спонтанного письма, я опустил голову. Тупая боль огненной стрелой прожгла мое сердце: всю жизнь я ненавидел не ту мать.