Watching The Lines Blur

Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Я не передвигаюсь. Не предпринимаю ничего. Я только жду. Наверху я вижу холодные звезды - ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду. Я - туман, лунный свет, я - память. Я - печален, и я - стар. Иногда я падаю вниз, в колодец, подобно дождю. Поверхность воды растрескивается тенетами паука в тех местах, где мои капли ударяются о нее. Я жду в холодной тишине и знаю, что наступит день, когда я перестану ждать.
Сейчас утро. Я слышу оглушительный гром. Ловлю доносящийся издалека запах гари. Слышу скрежет металла. Жду. Прислушиваюсь.
Голоса. Издали.
- Хорошо!
Голос. Чужой голос. На языке, которого я не знаю. Ни одного знакомого слова. Вслушиваюсь.
- Вышлем людей на разведку!
Хруст кристаллического песка.
- Марс! Вот он какой. Марс!
- Флаг?
- Пожалуйста, сэр!
- Отлично, отлично!
Солнце высоко в голубом небе, его золотые лучи наполняют колодец, и я парю в них цветочной пыльцой - невидимый, клубящийся в теплом сиянии.
Голоса.
- От имени Правительства Земли объявляю эту территорию нашими Марсианскими владениями, предназначенными для равного, раздела между странами-участницами.
О чем они говорят? Я оборачиваюсь на песке, подобно колесу, невидимый и безмятежный, золотой и неутомимый.
- Что это? Вон там!
- Колодец!
- Не может быть!
- Пошли! Это в самом деле колодец.
Чувствую приближение тепла. Три объекта нагибаются над жерлом колодца, и моя прохлада поднимается им навстречу.
- Здорово!
- Настоящая чистая вода?
- Посмотрим.
- Кто-нибудь, принесите лабораторную бутылку для анализов и веревку!
- Сию минуту!
Звук бега. Возвращение.
- Вот, держите!
Я жду.
- Опускай вниз! Потихоньку!
Стекло поблескивает, медленно опускаясь вниз на веревке.
Поверхность воды мягко морщится, когда стекло прикасается к ней, заполняется внутри. Поднимаюсь с теплым воздухом к жерлу колодца.
- Вот! Хочешь попробовать воду, Риджент?
- Давай!
- Какой красивый колодец! Чего стоит одна конструкция! Когда, интересно, его построили?
- Бог его знает. В том городе, где мы сели вчера, Смит сказал, что жизни на Марсе нет уже десять тысяч лет.
- Невероятно!
- Ну что, Риджент? Как вода?
- Чистая, как стеклышко. Налить стакан?
Звук льющейся на солнце воды. Я танцую в воздухе, как пыль, как тонкие веточки под легким дуновением ветра.
- Что с тобой, Джонс?
- Не знаю. Ужасно заболела голова. Как-то вдруг.
- Ты выпил воды?
- Нет, не успел. Не из-за этого. Я как раз нагибался над колодцем, и голова у меня точно раскололась. Сейчас уже лучше.
Теперь я знаю, кто я.
Мое имя - Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и я только что прибыл сюда на ракете с планеты под названием Земля. Я стою сейчас на планете Марс вместе с моими добрыми друзьями Риджентом и Шоу у старого колодца.
Я гляжу на мои золотые пальцы, загорелые и крепкие. Я вижу мои длинные ноги, мою серебристую форму и моих друзей.
- Джонс, что с тобой? - спрашивают они.
- Все в порядке, - говорю я, глядя на них. - Со мной все в порядке.
Пища вкусная. За десять тысяч лет я забыл, что такое вкус пищи. Она приятно ложится на язык, а вино, которым я запиваю ее, согревает. Я вслушиваюсь в звучание голосов. Составляю слова, которые не понимаю и все-таки странным образом понимаю. Пробую воздух.
- Что с тобой происходит, Джонс?
Наклоняю голову - мою голову - в сторону и кладу на стол руки, в которых держу серебряные инструменты для еды. Я все ощущаю, осязаю.
- Что ты хочешь этим сказать? - отвечаю я новым приобретением - голосом.
- Ты как-то нелепо дышишь - хрипишь, - говорит другой из них.
Нахожу точный ответ, произношу:
- Наверное, заболеваю. Простуда.
- Не забудь провериться у доктора!
Я киваю головой и обнаруживаю, что кивать головой приятно. Спустя десять тысяч лет приятно многое. Приятно вдыхать воздух, чувствовать, как согревает тело и проникает все глубже и глубже солнечное тепло, приятно ощущать позвоночный столб и хитроумное сплетение костей, упрятанных в толщу согретой плоти, приятно различать звуки, доносящиеся гораздо яснее и ближе, чем в каменной глубине колодца. Я сижу зачарованный.
- Джонс, очнись! Кончай с этим! Надо идти!
- Хорошо, - говорю я, загипнотизированный тем, как легко, словно влага на языке, образуются слова, как медленно и грациозно они срываются и плывут.
Я иду, и мне приятно идти. Я - высок, и земля далеко под моими ногами. Я словно на вершине высокого утеса и рад этому.
Риджент стоит у каменного колодца и глядит в него. Другие, тихо переговариваясь, ушли на свой серебристый корабль.
Я чувствую мою руку вплоть до кончиков пальцев, чувствую, как улыбаются мои губы.
- Колодец глубокий, - говорю я.
- Да, глубокий.
- Он называется Колодец Души.
Риджент поднимает голову, глядит на меня.
- Откуда ты знаешь?
- Ты считаешь, он не похож на Колодец Души?
- Я о таком колодце никогда не слыхал.
- Это место, где живут те, кто ждут, - те, кто когда-то были живыми, а теперь только ждут и ждут, - отвечаю я, дотрагиваясь до его руки.
Полуденный зной. Песок горит как огонь, корабль пылает серебристым пламенем, жара мне приятна. Я слышу шум собственных шагов по жесткому песку, звуки ветра, гуляющего по палимым солнцем долинам. Улавливаю запах: обшивка ракеты кипит под солнцем. Стою прямо под выходным люком.
- Где Риджент? - спрашивает кто-то.
Отвечаю:
- Я видел его у колодца.
Один человек бежит к колодцу. Я начинаю дрожать. Я дрожу прекрасной трепетной дрожью, исходящей откуда-то из глубины, дрожь становится все сильнее. И в первый раз я слышу его - голос, доносящийся, как из колодца, из глубины, - тонкий и испуганный голос: Отпусти меня, отпусти! Я чувствую: что-то пытается высвободиться, хлопает дверьми в лабиринте ходов, бросается темными коридорами вниз и вверх, кричит и отзывается на собственный крик.
- Риджент упал в колодец!
Люди бегут, все пятеро! Я бегу вместе с ними, мне становится плохо, дрожь переходит в яростное биение.
- Он сорвался в него! Джонс, ты был с ним! Ты видел, что произошло? Джонс! Ну, говори же, Джонс!
- Джонс, что с тобой?
Я падаю на колени, дрожь совсем меня доконала.
- Ему плохо! Сюда! Помогите приподнять!
- Это все солнце.
- Нет, это не солнце, - бормочу я.
Меня укладывают на песке, судороги прокатываются по моему телу волнами, как землетрясения, голос из глубины кричит: Это Джон с, это я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, вы пустите! Я вижу согнувшиеся надо мной фигуры, мои веки трепещут, открываются и закрываются. Люди щупают запястье моей руки.
- Сердце останавливается.
Закрываю глаза. Крики замирают. Дрожь прекращается.
И я взмываю вверх, как в холодном колодце, я снова свободен.
- Он умер, - говорит кто-то.
- Джонс умер.
- От чего?
- Кажется, от шока.
- От какого еще шока? - спрашиваю я. Теперь мое имя - Сешенз, мои губы движутся твердо и решительно, я - капитан этого корабля, начальник всех этих людей. Я стою среди них и гляжу на остывающее на песке тело. Потом вдруг хватаюсь руками за голову.
- Что случилось, капитан?
- Ничего! - говорю я. - Заболела голова. Сейчас приду в норму. Ну вот, - шепчу я, - все снова нормально.
- Вы бы сошли с солнцепека, сэр!
- Да, - соглашаюсь я, глядя на лежащего Джонса. - Нам не следовало сюда прилетать. Марс отторгает нас.
Мы относим тело в ракету, и тут же какой-то новый голос из глубины снова взывает, чтобы его отпустили.
- На помощь! На помощь! - доносится из влажных внутренностей моего тела. - На помощь! - отдается эхом и прокатывается по кроваво-красным сосудам.
На этот раз дрожь охватывает меня гораздо раньше. И мне труднее сдерживать ее.
- Капитан, вы бы лучше сошли с солнца! У вас нездоровый вид, сэр!
- Хорошо! - говорю я и выкрикиваю: - На помощь!
- Что вы сказали, сэр?
- Я ничего не говорил.
- Вы сказали: "На помощь", сэр!
- В самом деле, Мэтьюз? Я в самом деле это сказал?
Меня укладывают в тень, отбрасываемую кораблем: внутри, в глубоких катакомбах скелета, в темно-красных приливах крови кто-то кричит, мои руки дергаются, иссушенный рот раскалывается надвое, ноздри расширяются, глаза выкатываются из орбит. На помощь! Помогите! Помогите! Выпустите меня! Нет, нет, не надо!
- Не надо! - повторяю я.
- О чем вы, сэр?
- Не обращай внимания! - говорю я. - Я должен освободиться, - и я зажимаю рот рукой.
- Сэр, что с вами происходит? - настойчиво кричит Мэтьюз. Я кричу им:
- Все на корабль! Все, все! Возвращайтесь на Землю! Немедленно!
В руке у меня пистолет. Я поднимаю его.
- Не стреляйте!
Взрыв! Мельтешение теней. Крик оборван. Свистящий звук падения.
Через десять тысяч лет. Как хорошо умереть. Как хороша внезапная прохлада, расслабленность. Я как рука, влитая в перчатку, восхитительно прохладную перчатку в раскаленном песке. Как прекрасен всеобъемлющий черный покой забвения! Однако медлить нельзя.
Треск, щелчок!
- Боже мой, он застрелился! - кричу я, открывая глаза. Капитан сидит, прислонившись к борту, его череп расколот пулей, глаза расширены, язык высунут меж двумя рядами белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до него.
- Глупец, - говорю я. - Зачем он это сделал?
Люди в ужасе. Они стоят над двумя трупами и вертят головами, озираясь на марсианские пески и отдаленный колодец, в глубоких водах которого колышется тело Риджента. С пересохших губ срываются хрипы и всхлипы - они как дети, не принимающие страшного сна.
Люди поворачиваются ко мне.
После паузы один говорит:
- Теперь, Мэтьюз, капитан - ты.
- Знаю, - неторопливо отвечаю я.
- Нас осталось всего шестеро.
- Боже, все случилось так быстро!
- Я не хочу этого! Нужно немедленно убираться!
Люди раскричались. Я подхожу к каждому и дотрагиваюсь - на этот раз моя уверенность глубока, она просто поет от восторга.
- Слушайте! - говорю я и дотрагиваюсь до их локтей, рук, ладоней.
Мы все смолкаем.
Мы - вместе, мы - одно.
- Нет, нет, нет, нет, нет, нет! - кричат внутренние голоса из глубины, из узилищ их тел.
Мы смотрим друг на друга. Мы - это Сэмюэль Мэтьюз, Реймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джои Саммерз; мы молча разглядываем друг друга: у нас побледнели лица, руки трясутся.
Потом все как один поворачиваемся в сторону колодца.
- Пора, - говорим мы.
- Нет, нет! - пронзительно протестуют голоса, уже упрятанные, складированные, подготовленные к вечному хранению.
Ноги несут нас по песку, со стороны могло бы казаться, будто это гигантская двенадцатипалая ладонь передвигается по горячему морскому дну, перебирая пальцами.
Нагибаясь над колодцем, мы заглядываем в него. И видим шесть лиц: они смотрят на нас из холодных глубин.
Нагибаясь все ниже и теряя равновесие, мы падаем один за другим в жерло, в прохладную темноту, в холодные воды колодца.
Солнце заходит. Медленно по кругу перемещаются звезды. Далеко среди них мигает лучик света. Это приближается еще один космический корабль, оставляя позади себя красный след.
Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Наверху я вижу холодные звезды - ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.

Старик Seal, ты пел о том, что выживем мы только в случае окончательного сумасшествия. Есть люди, о которых можно сказать "летающие". Люди, рассекающие небеса воображаемыми крыльями, рисующие картины в воздухе, смеющиеся в лицо озлобленным серым массам и говорящие на языке понятном только избранным. Моё сокровенное и такое крайне необходимое - это честь черпать вдохновение у безумцев. Открывать книги вслепую, на любой странице, ловить сачком слова и нанизывать их на леску, словно собирать драгоценные камни. Среди сотни безмолвных теней, найдется одна нарисующая небо на замерзшей пропитанной кровью земле. Одна пара умалишенных глаз способна перевернуть верх дном целый мир, заставить дождь идти снизу вверх, научить людей видеть в повседневном и обыденном что-то невероятно прекрасное. Это и есть тот самый язык. Слова, обладающие безграничной силой воплощать обыкновенный, изученный вдоль и поперек пейзаж за окном в картину удивительно новых красок, с забавными геометрическими фигурками на ней, с просторными улицами и узкими дорогами, по которым ты ещё ни разу не ходил. И даже воздух приобретает другой аромат. Свободный, настоящий и внушающий любовь ко всему что окружает тебя, - к стареньким потрескавшимся улочкам, новым пронизывающим небеса домам, гудящим автомобилям и хмурым пешеходам. Чего стоит, переступить грань между амёбным существованием и жизнью ветра, мчащегося вперед без оглядки, с каждым мигом быстрее? Один короткий шаг. Рывок вверх, оставляющий лишь мелкие отпечатки твоих подошв на сырой поверхности земли. Это есть в каждом человеке. Тонкая струна, спрятанная где-то очень глубоко. Кому-то проще бороться с тяготящим его тончайшим звоном, доносящимся изнутри, закрывать ладонями уши и скручиваться в клубочек, пытаясь нарочно заглушить в себе свой же пронзительный крик. А кто-то раздирает грудь, выпуская на свободу музыку и сливается с ветром. Есть люди, так глубоко погрязшие в своей повседневной рутине, безысходности и бессмысленности, что порою подойдя к окну они подолгу смотрят в никуда и глубоко в душе, я знаю, они думают о той самой грани, которую на самом деле так сложно пересечь. Смотреть дальше горизонта, слушать не только то, что слышат уши и чувствовать большее вдыхаемого и ощущаемого.

("HARIZMA")

Мне нужна большая белая овца, на которой я буду летать по ночам.
С мягкой шерстью, чтоб удобнее лежалось.
Она бы летела, рассекая длинными ресницами серые облака,
и шевеля большими ушами, пела добрую песенку:
"Somewhere, over the rainbow bluebirds fly
Birds fly over the rainbow.. Why then, oh why can't I?"
Я тогда бы завела сачок. Специальный такой, для ловли звезд.
И как присуще отчаяным ботаникам, влюбленным в бабочки,
зачерпнула бы горсть звезд, что бы каждой налюбоваться и надышаться,
а затем, отпустить обратно в бесконечное ночное небо…

("HARIZMA")

Однажды, зеленая собака встретила оранжевую.
Так вышло, что у зеленой собаки, в данный период жизни,
было дофига проблем и неудач. Она забывала, где закапывала
кости и куда вечно девалась её любимая шапка.
А ещё её всю жизнь гоняли пинком под зад,
потому что она зеленая.
А оранжевая собака светилась в темноте
и не верила в нло.
Как то раз, она пришла к зеленой и подарила ей
звезду с неба.
Эта звезда была такой огромной и красивой,
что ею можно было осветить целый город,
если бы вдруг пропало электричество.
Поночам, зеленая собака, одевала очки с
затемненными стеклами и рассматривала звезду.
Иногда нюхала. Звезда очень вкусно пахла.
Через несколько дней, зеленая собака вдруг заметила,
что в последнее время, она слишком часто разделяет
с оранжевой собакой свои душевные переживания.
А ведь совсем недавно она не хотела ни с кем их делить
и никому не разрешала нюхать свою любимую шапку.
Ей стало страшно.
У них одинаково закручивались калачиком хвосты,
они закапывали косточки под одним деревом,
а на лапах, у них были похожие родинки.
Зеленая собака думала:
А вдруг, растаят ледники и станет совсем-совсем холодно.
Никогда не придет весна и всё такое.
А вдруг.. оранжевая собака заберет свою звезду обратно.
Ведь теперь, я не могу без неё уснуть.
Я боюсь снова получить пинок под зад, за то что я зеленая.
Когда зеленая собака в очередной раз пришла к звезде,
то увидела в ней свое оранжевое отражение.
А ещё, тоже заметила, что сияет изнутри.
И ей захотелось рисовать.
Она сидела и рисовала.
А потом написала сказку.
А утром ушла на работу. Сияющая.) И не зелёная.)

("HARIZMA")

Ни один из них не замечал

ни красоты занесенного снегом леса, ни сияния плоскогорья, ни красной луны,

которая висела над Шассералем и слабое сияние которой отражалось на стволах

их ружей, в снежных кристалликах и в угасших глазах убитого волка.. (Г.Гессе "Волк")