В мае мы празднуем победу в Великой Отечественной войне. Собственно, празднуем не только мы, празднуют все… как бы. Понимаете, они — все остальные — празднуют либо День Победы в Европе (Victory in Europe Day — это в Америке), либо победу над нацизмом. Разница небольшая, но все же. Кроме того, они празднуют этот день 8-го, а не 9 мая. Знаете, почему? История прелюбопытная. Документ о полной и безоговорочной капитуляции Германии был подписан во Франции в городе Реймсе 7 мая 1945 года. Со стороны Германии документ подписал генерал Йодль, со стороны США — генерал Смит, со стороны Великобритании — генерал Морган, со стороны Франции — генерал Севез, со стороны СССР — генерал Суслопаров. Формально, таким образом, война в Европе была окончена. Однако Сталин потребовал второго подписания — в Берлине, — что и произошло ранним утром 8 мая. На сей раз акт о безоговорочной капитуляции подписали Кейтель (Германия), Спаатс (США), Теддер (Великобритания), де Латтр де Тассиньи (Франция) и Жуков (СССР). Ну а почему Эйзенхауэр (Верховный главнокомандующий союзническими войсками) согласился на подписание этого исторического документа в Реймсе, а не в столице «тысячелетнего Рейха»? Не потому ли, что торжественное подписание в Берлине, взятом вооруженными силами Советского Союза, излишне, с точки зрения Запада, подчеркивало бы решающую роль, сыгранную СССР в Победе? А почему Сталин настоял на втором и в юридическом плане бессмысленном подписании? Не потому ли, что символически это ставило все точки над i? Не знаю, как вы, но в этом споре я на стороне Сталина. Во мне говорит чувство элементарной справедливости, а не патриотизма, ведь советский солдат заслужил то, чтобы его победа была подтверждена именно в Берлине.
Кстати, о патриотизме. Что это такое? Как вы полагаете, человек рождается с заложенной в нем программой патриотизма? Как, например, он рождается с программой языка. Выдающийся лингвист Ноам Чомски фактически доказал, что это именно так: мы рождаемся с готовой к запуску языковой программой. Она запускается с того момента, когда с нами начинают разговаривать. Но если нас в младенчестве лишить языкового общения до пятилетнего возраста, если программу эту не запустить, она отключается навсегда. Мы будем мычать, издавать нечленораздельные звуки, но никогда не заговорим. И снова: заложена ли в нас патриотическая программа? Сомневаюсь. Любовь к родителям — да, она существует на генетическом уровне, любовь к стране — вряд ли.
Патриотизм — это то, чему нас обучают, когда подвергают (другого слова не нахожу) патриотическому воспитанию, используя для этого весьма мощный инструментарий — школу, книги, телевидение, кино, спорт, пропаганду и, конечно же, опыт войны?
Вы никогда не замечали, что патриотическое воспитание, как правило, строится на прямом или косвенном утверждении превосходства вашей страны, вашего народа, вашей нации над всеми прочими? Я люблю свою маму не потому, что она умнее, красивее, сильнее, богаче, лучше всех остальных мам, я люблю ее за то, что она — моя мама. Разве потому нас учат любить Россию (США, Францию, Китай, Гватемалу и т. д.), что мы родились там? Разве это патриотизм? Или же патриотизм требует, чтобы мы размахивали флагом и болели бы за своих? (Кстати, «свои» — это кто? Если лучшие игроки лучшей баскетбольной команды Европы и России — ЦСКА — являются американцами, они нам «свои»? А если превосходный русский футболист играет за иностранный клуб, он нам «свой»?)
По мне, все это никакой не патриотизм, а нечто другое. Об этом поразительно точно написал еще в XVIII веке выдающийся английский очеркист и языковед доктор Сэмюэл Джонсон: «Патриотизм — это последнее прибежище подлеца».
Мысль предельно понятная: когда подлецу больше нечем прикрываться, он прикрывается патриотизмом. Размахивает флагом, орет, свистит и, если того требуют обстоятельства, мочит.
Оказывается, немало выдающихся людей высказывались о патриотизме достаточно трезво. Например, Гёте: «Не бывает ни патриотического искусства, ни патриотической науки».
Или Джордж Бернард Шоу: «Не будет покоя в мире до тех пор, пока из человечества не вышибут дух патриотизма». Заметьте, «пока… не вышибут дух патриотизма», а не чувство любви к своей стране.
Помните, у Лермонтова:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю — за что, не знаю сам?..
Вот он, ключ: «за что — не знаю сам». Просто люблю, так случилось, так есть, и это никак не может быть связано с нелюбовью к другому. Это патриотизм, по крайней мере в моем понимании, — и это не вписывается в понятие «патриотическое воспитание».
А вот это — патриотизм?
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
По-моему, да.
А Ленин, мечтавший о поражении России в войне 1905 года с Японией, — он был патриотом?
А немецкие офицеры, которые во время войны попытались прикончить Гитлера, любимого вождя германского народа, они были патриотами? И если хоть кто-то остался в живых из их родственников (они-то все были схвачены и казнены, а кого не успели схватить, те застрелились), они празднуют День поражения нацизма в Германии — неважно, 8 или 9 мая?