Ветер треплет руки, звенит по коже, оседает платьем на спинку стула.
Город ест и снится, и мне бы тоже – только видно где-то меня замкнуло.
Здравствуй, фея, где же тебя носило.
Кто тебя любил, посвящал и трахал…
И с какой же невесть откуда силой ты теперь оставила свой Айдахо…
Свой уютный дом в паре миль от Бойсе – на опять хрущевку в больной Одессе.
Ты теперь со мной, ничего не бойся.
У тебя не вышло, но ты надейся.

Тот же ветер, треплет. Но чуть подальше, осыпает пеплом листву на Невском
Город полон смеха, вина и фальши, я хотел бы так же, да только не с кем.
Здравствуй, фея, где ты бросаешь якорь?
На каких волнах с капитаном Немо?
Я почти узнал, где твоя Итака, но пришёл проверить – а море немо.
И остался ждать, не один – с надеждой, что живешь, не сдохла вчерашней ночью.
У меня в гостиной – твоя одежда.
У тебя на яндексе – куча почты.

Зной никак не склонен к порывам ветра. Он приходит резко, и с липкой кожей.
Город жрёт бабло, обнуляет недра. Шаурма становится чуть дороже.
Ты приходишь снова – стройней и злее. Я глушу коньяк – за тебя и стоя.
В капитане вымерла ты, как фея – он остался где-то на поле боя.
Я глушу коньяк, мне ни к черту жалость, мне который город попал в немилость –
А ему в последний, небось, икалось.
А тебе в Итаке, небось, крестилось.

Межсезонье, сплин, одеяло снега – в ноябре, по странной Его программе.
Город рвётся вниз с голубого неба. Фотошоп смеется и больно ранит.
Перемены видно спокойным глазом – и коньяк закончен, как ветром сдуло.
Этот ветер, сука, везде и сразу – и на Невском был, и на спинке стула…
Завывал в Айдахо унылым зверем, надавал Одессе песком по роже.
Но пока живу – то, конечно, верю.
Если ты жива - напиши, что тоже….