Когда зацветают сирени
Юность? Вздымающаяся волна.
Позади ветер, впереди скалы.
Уильям Вордсворт
- Ну что, идём?
- Идём-идём, сейчас!
Мы спускались к реке по неширокой прямой дорожке, ведущей через редкий сосновый бор к открытому солнечному пространству берега.
- А пойдёмте на мостик - здесь недалеко, совсем чуть-чуть пройти.
Боже, до чего смешно выглядела сегодня подпрыгивающая от нетерпения Женька: в коричневой школьной форме, с непропорционально большими для коротко стриженной головы белыми бантами, в ядовито-зелёных балетках – удобства ради. Это обмундирование плюс выражение лица делало её похожей на куклу (и, судя по тому, что ни одно её действие нельзя предугадать, скорее на чёртика из табакерки). Выплывшее сравнение вызвало у меня неудержимую улыбку, не заставил себя долго ждать и ехидный смешок.
- Ну чего ты! – повернувшееся в гримаске праведного гнева лицо ещё раз убедило меня в том, что реакция моей улыбки, увы, необратима. - Чего она, а?
Вопрос, адресованный уже Денису, удостоился заговорщического подмигивания в мою сторону и маловразумительной мимикой в сторону Женьки. Та в ответ пробурчала что-то типа «ну и ладно», и мы с облегчением вздохнули: бурного эмоционального продолжения не предвиделось.
А мостик и впрямь оказался близко. Сюда с обеих сторон вели крепкие, некрашеные деревянные ступеньки; по перилам скакала смешная пёстрая трясогузка. Мы подставляли руки под струи воды, бившие фонтанчиками где-то из-под основания моста, стряхивали прозрачные капли друг на друга, фотографировались, шутили, смеялись. Глядя, как Женька театрально кривляется перед камерой, хохотали и по-дружески подкалывали её.
- Женьк, ну, зачем тебе в юридический? Иди на телевидение, ну, или… – её зелёные тапочки никак не оставляли меня в покое. – Нет, знаешь, лучше – в цирк! В мире станет на одну талантливую клоунессу больше. Циркачка Джина– звучит!
Она отшучивалась, мы снова смеялись. Счастлива земля, где смеются люди, живые и чистые в своём смехе. Счастлива земля, где смеются дети.
Мы ещё постояли на мостике, потом спустились: решили не уходить далеко от своих – потеряют ещё. Пропитанный солнцем воздух густо пах поздней черёмухой. Запах этот мне не особо нравился: сирень, по-моему, пахнет приятнее. Но для сирени было ещё рано. А когда она зацветёт? Может, завтра, может быть, послезавтра, а может, и послепослезавтра. Зацветёт – и тут же наскучит; так мы ждём перемен, они происходят – и мы снова ждём новых.
По берегу, с другой стороны моста, вела асфальтовая дорожка, на ней – большие белые нарисованные цветы с жёлтыми серединками. Женька остановилась. В прошлом году здесь такой же белой краской были выведены слова: «Ты навсегда останешься в наших сердцах». Наверное, в прошлом году так же остро пахло черёмухой. В прошлом году ещё жил на свете мальчик Серёжа…
От беседки на берегу, приветливо помахав рукой, подошла молодая женщина, по-видимому, фотограф. Она смущённо улыбалась, держа в руках камеру, с любопытством оглядывая нас.
- Ребят, можно, да? Такие красивые…
- Не откажем? – кивнула я Женьке, побежала вприпрыжку и с довольным видом уселась на качели рядом с беседкой. – И на наш, пожалуйста, тоже.
- Тогда я вас вместе, а потом по отдельности, да? - Она всё торопилась, как будто боялась, что вот сейчас мы, словно птицы или бабочки, куда-нибудь упорхнём, исчезнем, так и не успев остаться в кадре.
«Всё-таки, - думалось мне, - как бы ни чернили людей, какие бы пороки ни поднимали со дна их душ, они – святы. Святы, как эта река и птицы, парящие над ней, как этот песок и травленый солнцем бор – той святостью, которая появилась в мире ещё, может быть, до того, как кто-то придумал разделять её между людьми и богами». Скрипели качели, пахло костром и ещё чем-то вкусным, пели птицы, смотрели прохожие, на какие-то вопросы отвечали мы …
- Что ж, спасибо вам, - женщина улыбалась, глядя на нас; улыбались её глаза. - Такие молодые, счастливые… Живите пока не поздно, живите…
И мы жили. Три пары глаз, далёких от цвета неба, смотрели на него – синее, бездонное, священное; и смеялись, и жили, и вдыхали эту жизнь – глубоко, жадно, торопливо. И сами не знали почему, но чувствовали чутьём раненых зверей, что надо, надо было торопиться, надо успеть и никак нельзя опоздать – как бегут по коварному синему льду, как прыгают через купальский костёр, как борются с судьбой безнадёжно больные, как горят в июньский полдень огненные маки. Потому что завтра – была другая жизнь. Завтра цвела сирень.