Привет.
Пустота стала моим плотным органом. Знаешь, страшнее тоски может быть только тишина. Тоска означает, что ты ещё можешь что-то чувстовать своим ослабшим сердцем. А тишина мягко намекает на то, что ничего в тебе человеческого уже не остаётся…
Я готова поклясться: я слышу, как тикают мои наручные часы под грудой бумаг. Время почти физически ощутимо, так оно давит на меня. Я считаю секунды между затяжками, мысленно прикидывая, как рано я лягу сегодня спать. Спать, спать. Состояние, близкое к коматозному, для меня лучше, чем реальность. Это, мой свет, тревожный звоночек.
Так странно: я обрезала волосы, чтобы лучше себя чувствовать, а в идеале – чтобы расстаться с прошлым. Какая-то старая мамзель как-то внушила мне, что волосы – это память, поэтому, если кардинально изменить причёску, то скоро и так же кардинально изменится твоя жизнь.
Но пока я только считаю секунды и мечтаю поспать. Я сплю так много, так глубоко и так крепко, что почти научилась разговаривать с сонным подсознанием. Мой молодой человек уверенно заявит, что я бегу таким образом от реальности, а я скажу, что всё наоборот совсем – ведь у меня и реальности нет.
Остались странные обрывочные воспоминания – куски прошлого, которые врываются тебе в память каждый самый неожиданный раз. Осталось что-то наподобие жалкой личной жизни – жизни на чемоданах, в ожиданиях и бесконечных дорогах, какого-то побитого вокзального существования, хромого ощущения полулюбви. Остались друзья – но будто застеклённые, такие далёкие и купольные люди, с которыми теперь всё труднее думать в унисон. Осталась семья – со сжимающей болью, с плачем в груди, оттого что взрослеешь и отщепляешься от них – вполне естественно и предсказуемо, но отчего же тогда мне так мучительно?
И наконец, остался ты.
Бракованное предсказание той мамзель – ты никуда не ушёл с отрезанными волосами, как планировалось, и, в сущности, это было главной целью. Напротив, душа моя, ты, как вошь, зацепился за корень моих ощущений. Мне было бы намного сложнее писать это всё, зная, что ты прочтёшь, но ты вряд ли даже догадываешься о моём таком действии.
В этом есть своеобразная пряная приятность – чувствуешь себя невидимкой, искоса наблюдая за твоими растерянными статусами. Мысли твои путаются, жизнь не клеится, здоровье пошатывается, а ты и не поймёшь толком, в чём же дело. Вроде всё хорошо – нет, не вроде, а действительно, всё просто отлично! Почему же ты тогда так потерян, мой хороший, почему так задумчив?
Украсть бы тебя в своё Снежное Королевство, где всё затянулось ледяным туманом. И руки так обжигающе холодны, что не чувствуют ничего – хоть лицо ими тронь, хоть душу. Моя маленькая Франция трещит по швам, губы изогнулись в высокомерной усмешке, а в кармане сумки всё та же робкая надежда – а вдруг, из-за угла, уставший, но мой…
Моё Королевство бьётся рыбкой об лёд, так сильно ты его пошатнул. Граждане в истерике пакуют вещи, король повесился на своей мантии. У нас нет никаких праздников, у нас траур – такой тихий и изящный, как плач поэта. Мы грустим, любовь моя, по утерянному всему. По тому, что давно б можно было сменить факультет. Что можно было б уйти от тех, с кем быть совсем не хочется. Что, в сущности, можно было б и не скрывать своё небрежное отношение к другим.
По тому, наконец, что можно было бы давным-давно отпустить тебя.
«И жили бы они долго и счастливо…» отдельно и вопреки. Кто же ответит за то кладбище, что ты там поселил, в глубинах моего царства, mon cheri? Да и кто вообще их станет оплакивать – эти несчастные секунды, спрятанные богом в складках моего одеяла?
Но я сплю так сладко, а ты так редко… И спасения-то нет.
Спокойной ночи.