я небрежно и неистово охранял свой личный сорт опиума, считая её своей женой,

здоровался вместо неё, чтобы чужие руки не коснулись этих тонких пальцев,

шел впереди неё, чтобы чужой взор не упал на эти плечи,

позволял разбивать все бокалы, чтобы только я был наблюдателем этой истерики,

давал ей свою гордость, зажигалки, холод, страсть, танцы классические посреди дома, и

забывал курить или писать или пить утром американо, но никак не мог забыть ее охранять, как

последний грамм опиума.