ОЧЕНЬ ТРОНУЛО.
—А теперь запишем тему урока.
Я сидел прямо перед учительским столом тогда, 14 лет назад, был рад
спокойной литературе и что перемена не скоро, потому что мальчишки
будут опять приставать ко мне со своими глупыми выходками. Я был младше
всех в классе, самым некрасивым и смешным. Нам задали на уроке
сочинение на тему экологии или чего-то похожего, и я написал про то,
что редкие животные вымирают, и почти никому нет до этого дела. Пару
дней назад я где-то прочёл заголовок про дикую собаку динго, о том, что
их не осталось совсем, и решил написать о ней. Я ничего не знал. Мне
просто было жаль, что собака была дикой всё своё существование, что она
всё же оставалась близкой к людям - по-собачьи, что она не понимала
своего исчезновения. А у людей другие проблемы, я не виню их, ведь не
на собаках же стоит мир, просто они все умерли и ничего не изменилось.
А последняя собака - где она была? О чём думала, что ела? Может быть,
ей было холодно или она чем-то болела, или искала других собак и не
понимала, почему никого нет вокруг? В общем, за этот урок я написал не
только про динго - я знал многих животных, но мне нравились собаки, и
нравилось это слово во множественном числе даже больше - "собаки". Они
же улыбаются, когда их много на свете…
А на следующий день моё сочинение читала вслух Алина Петровна,
учительница; это был единственный раз, когда чью-то работу читали всему
классу. Она зачем-то плакала при этом, а класс сидел тихо. Я не хотел
это слушать. Я ничего не чувствовал. Это было вчера, эта собака, а
сегодня будут отцовские сигареты дома украдкой, гордые родители и,
наверное, никаких снежков за пазуху после школы. Динго. Дикая собака.
Жёлтая такая, с короткой шерстью, худая и нарисованная.
Я запомнил этот день, потому что был хозяином последней собаки, и, наверное, ей было хорошо со мной жить.
А сейчас я сижу с самого обеда в кафе, пишу это в отцовском нетбуке и
курю третью пачку сигарет. Мне наплевать на динго. Наплевать на
одноклассников. На дурацкую школу с директором-вором, с ненавидящей
меня физручкой, с исписанными матом тетрадками, пока я ходил в туалет.
На то, как ночами гулял уже со своей настоящей собакой и лежал в снегу,
смотря на небо - наплевать. И на это, и на это, и на это. Просто у меня
была динго, а у вас нет.
Я писал записки отцу, что если он придёт ещё раз пьяный и будет
ругаться и бить, то я выброшусь с окна, и клал ему в карман. Он не
перестал пить, я не выбросился. Я молился богу в туалете, заплаканный,
своей дешёвой иконке на день рождения, чтобы у родителей всё было
хорошо, а со мной пусть будет что угодно ему. У бога были дела. Я
понимаю. Тут совсем не до динго и не до мальчиков в туалетах. Ну пусть.
А ещё ел летом сурепку во дворе, чтобы дома не пришлось тратить еду на
меня и мама купила себе новую обувь, а не ходила на работу в драных
полусапожках со скрепкой седьмой год. Эй, ушастый, ты дурак? Вся
задница болела от рогаток и от рябины.
А потом родители смеялись надо мной, когда я попросил на день рождения
джинсы. Я же их испачкаю и порву, поэтому мне подарили игрушечную
машинку на тринадцатилетие. И я любил эту машинку, я даже спал с ней,
правда. И ещё я мечтал о друге, чтобы он был красивой девочкой, и я бы
тоже любил её и стеснялся взять за руку и показать ей красивое звёздное
небо ночью. Написал своё желание на бумажке, которую потом нашла мама и
обозвала меня придурочным, только я не обиделся, а решил, что
когда-нибудь она увидит эту девочку и она ей понравится. Но я был
глупым некрасивым мальчиком, я никому не нравился, кроме тёток за
тридцать, которые обещали, что всё будет хорошо и улыбались мне.
- Я тебя ненавижу. Богомоловское отродье… у меня не сын, а урод, честное слово!
Да, мам. Я тебе не понравился. Ну хочешь, я продам свои книжки и куплю тебе золотой крестик? Ты простишь меня тогда?
- Сынок, какого хуя ты тут возникаешь? Пиздуй из дома, уёбок.
Пап, а хочешь, я не буду есть в школе и подарю тебе красивый ремень? Только не бей меня им потом.
Я не хочу сказать, что у меня была трудная жизнь. Мне просто непонятно, зачем я тогда.
(с) Вик Ларсен