Безурожайная, скудная осень, насупленный, серый, печальный вечер, земля убогая не плодоносит, и призрак кентавра зловещ и вечен. Там, по дороге, где степь сухая, вдоль тополей, что давно облетели, идет сумасшедший, крича, вздыхая, в сопровожденье безумья и тени. Вокруг и вдали, на просторах голых, — холмы, на которых бурьян и кустарник, и только на мрачных уступах горных кряжи дубов, узловатых, старых. Вопит сумасшедший, шагая следом за тенью своей, за своим бредом, такой же нелепый и безобразный, как эти неистовые крики, — косматый, оборванный, тощий, грязный, с огнями глаз на костлявом лике. Бегство из города… Ужас прохожих, жалость, брезгливость, брошенный камень, и торгашей подлые рожи, и шутки, швыряемые озорниками. Безумец бежит по просторам божьим; вдали, за иссохшей, горестной степью, за ржавым, за выжженным бездорожьем — ирис, нирвана, сон, благолепье. Бегство от мерзости… Сумрак вселенский… Плоть изможденная… Дух деревенский… Душа, исковерканная и слепая, в которой не горем сломлено что-то, мается, мучится, грех искупая, — черный, чудовищный ум идиота.