Первая, одобренная семьей, биография Кэрролла увидела свет уже в 1898 году и положила начало коллективному мифотворчеству. Крупный вклад внесли последователи Фрейда – автор «Алисы» был представлен ими как человек с «нестандартными сексуальными пристрастиями». Придуманные Кэрроллом слова и многозначительная бессмыслица дали им возможность привязывать к его книге любые комплексы и фобии.
Из-за путешествия Алисы через тоннель ее трактовали как фаллический образ, которым ни в коем случае нельзя смущать юные умы; у самого писателя нашли людоедские мотивы с пожиранием младенцев – из-за того, что «он наверняка в детстве ревновал к своим младшим братьям и сестрам».
Легко обклеивать Кэрролла такими двусмысленными ярлыками – один изобретенный им термин «дитя-друг» чего стоит. Не многим известно, что он называл так всех ближайших подружек, даже сорокалетних, и что цветение женственности привлекало его больше, чем подростковая незрелость.
Связи Чарльза Доджсона с женщинами: замужними – как Констанс Берч, вдовствующими – как Эдиф Шати и Сейра Боумен, и одинокими – как Мэй Миллер, Тео Хифи и «дарлинг Иза» Боумен, были предметом слухов и скандалов. Сплетники сильно досаждали писателю: особенно миссис Гранди, которую назвали его личной Торквемадой. Миссис Гранди было что обсудить – дамы приезжали к Доджсону на интимные ужины, ухаживали за ним, когда он болел, приводили в порядок его гардероб и приглашали пожить в их домах.
Но уже начал создаваться образ чудака, предпочитавшего общество детей. Сам писатель пытался извлечь из этого выгоду, представляя своих подруг более юными, чем они были. Дело в том, что любая девочка до 14 лет считалась в викторианской Англии существом, стоявшим выше любых земных грехов, и такая дружба только украшала сказочника. Одновременно Кэрролл осознавал, что вместе со своей книгой становится одним из символов викторианской эпохи, которая уходила и уже начинала казаться нереальной.
В первые годы после смерти Кэрролла о нем было написано немало воспоминаний. Хотя авторы не сомневались в своей любви и искренности, они мало отличались от семейства Доджсонов. Опять в дело пошли ножницы: земное и нормальное было отброшено ради портрета эксцентрика, который становился все чуднее и чуднее.
Причина выборочной и лукавой памяти современников Кэрролла та же: погрохатывая, наступал ХХ век, вместе с ним приближалась Первая мировая война. На глазах исчез привычный уклад, изменились дорогие приметы и лица. Всех «теченьем далеко от дома унесло» – прямо как в «Алисе в стране чудес».
Сочинитель волшебной истории, будившей ностальгию по пикникам в золотистый июльский полдень и шарадам при свете садовых фонариков, – никак не мог оставаться обычным мужчиной. Он должен был сам принадлежать тому странному, не поддающемуся определению зыбкому миру, которым очаровал читателей на поколения вперед.
Кто же мог подумать, что из-за этих мемуаров образ нежного друга детей будет поставлен с ног на голову и писатель разделит участь собственных героев-перевертышей? С другой стороны, подобная участь закономерна для человека, всю жизнь игравшего словами и символами.