Когда я приду наконец туда и предстану пред Достоевским, Блоком и Бердяевым, и кто-нибудь из них спросит меня: ну как, Герюнь, будем повышение получать? - и Достоевский при этом ехидно улыбнется в бороду, я заплачу, замашу на них руками и закричу: что ж вы меня, суки, мучаете, сами, что ли, не видите, что я все полимеры просрала, никому не помогла, ни одного суицидника не спасла толком, даже слезы неразделенной любови не утерла широким своим рукавом! А у Бердяева крылья за спиной затрепещут тихонько, словно смеясь, а сам он серьезный, как в гостях у Мережковских, и скажет мне: а помнишь, как в двадцатом году в эмиграцию махнула и с русскими знаться не пожелала? Вот те и получай. Тяжелый народ пошел, считай, тебе же в наказание. А я посмотрю на него с недоумением: стойте, Николай Александрович, как же так, я же в карму не верю. Тут и Блок к беседе присоединится: дело не в карме, дело в твоем повышении. Для него нужно уметь вести разговоры немых с глухими. А тебе ведь и помощника прислали. И сбоку стоит Егор, нос морщит. Тут Достоевский давай его журить за жесткость и за непрофессионализм действий. А Бердяев повернется ко мне и скажет: дуй, в общем, обратно, три года тебе еще дадено, а потом посмотрим, чо с тобой делать. И Блок подзовет меня ближе и вполтона так: если будешь в министерстве образования, скажи, чтобы меня из школьной программы убрали. А то когда все учат "Незнакомку" на память, я икаю ужасно.