С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьётся, дразнится;
в нем мужчина не обретён ещё; она смотрит ему в ресницы -
почти тигрица, обнимающая детёныша.
Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно,
всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает;
в пальцах колкое электричество.
Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке;
высокопарна речь его; его тянет снимать на плёнку, фотографировать -
ну, бессмертить, увековечивать.
Он ничейный и всехний - эти зубами лязгают, те на шее висят,
не сдерживая рыдания. Она жжёт в себе эту детскую, эту блядскую жажду
полного обладания, и ревнует - безосновательно, но отчаянно.
Даже больше, осознавая своё бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание;
тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.
Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним,
" вот я спрячусь - ты не найдёшь меня"; она старше его и тоже почти красивая.
Только безнадёжная.
Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущёнкой
бликов два их овала. Она всхлипывает - прости, что-то перенервничала. Перестиховала.
Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеёшься,
как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь -
то выкидыш, я уж думала - все, не выношу, несудьба. Зачинаю -
а через месяц проснусь и вою - изнутри хлещет будто чёрный горячий йод
да смола. А вот тут, гляди, - родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.
Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трётся носом в её плечо, обнимает,
ластится. Он не любит её, наверное, с января ещё - но томим виноватой
нежностью старшеклассника.
Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; "я тебе случайная и чужая".
Он проводит её, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.
И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота -
остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится - и до вечера будет маяться отчего-то.