Расстояние между его внутренними_закладками было таким ненадежным и минимальным, ровно настолько безбожно_узким, чтобы туда никто не сумел/не захотел пробраться. А она вот просто, дико усмехаясь врывалась/пробиралась/вползала внутрь, разливалась плавящимся_ядом по венам, просачивалась сквозь кожу в кровь и бурлила в нем до той секунды, когда ее_в_нем концентрация становилась четыре_к_одному. Он мог бы сотни раз обманываться, разбиваться о стены своей квартиры в слепых поисках ее линий; он мог бы убеждать себя, что свободен и плывет туда, куда позовет ветер; но всем известна правда. Он ищет ее вокруг против воли, а находит – в самом себе, глубоко внутри, вживленную, отравляющую и выводящую на новые уровни своим_сплином. Он может молчать и играть с ней, как с тряпичной куклой, как со всеми_другими, по своей злой привычке – растаптывать и ловить кайф от изощренной_жестокости, а она потом выльется на него пинтой нервов_боли_злой/нежности и отыграется по всем статьям, оттащит его еще на несколько шагов от финиша. В их жестоких_играх каждый новый ход – на вылет, каждая новая партия – на смерть, каждая следующая ремарка – может_быть_последняя. Он прячется от нее в метрах чужих_квартир, уезжает в Сан-Франциско на weekend, а она снова находит и обязательно выпускает из него реки_крови за проблески слабости, за попытки бегства, за почти_дезиртирство. Она потом вдруг пропадет на неделю_другую, а он будет метаться по нью-йоркским желтым такси, в одном из которых она курила и материлась_на_водителя прошлой ночью, в поисках следа ее запаха, в поисках того, что дает ему только она. Он, конечно, выйдет на ее след и как матерый охотник_на_волка расставит капканы и подстроит множество случайностей их общих_минут, напишет все так, что окажется вдруг жертвой обстоятельств, а она – расчетливой_актрисой. Он сыграет на ее слабостях и снова затянет ее к себе, откуда она не сможет вырваться, а если сможет – уже не захочет. И останется там, останется на_всегда, хотя бы запахом, хотя бы застывшими под потолком словами бы, хотя бы криками, которые вырывались у нее изнутри.
Он как будто проспал все рассветы, как будто они прошли мимо него, и пришли теперь с обвинениями/отмщениями – вместе с ней, она привела их за собой, зная, где его искать. Он невыносимо снова хотел курить и разорвать невидимые нити, опутывающие его с ее приходом в его квартиру. Он цеплялся за воздух вокруг себя, напоминающий сахарную_труху, секунда за секундой и ложка за ложкой стряхивал его в пепельницу и мысленно_разбиваясь, умолял вызвать ему санитаров и спрятать его в тихой_психушке, где рубашки с рукавами_за_спиной и никаких забот. Она бы и там его нашла, обязательно, но потеряв драгоценные недели – а за эти недели он бы успел обязательно свихнуться и упорно спорил бы с Богом о несправедливости реформ Наполеона, ограничивающихся комнатным_масштабом. Он уже думал, что совсем обнажен, что одет только в ее нервы, которые она безбожно сбрасывает на его плечи, от которых она все время отрекается, и ответственность за которые так_перекладывает. Она сегодня сбила его с толку: эффектами неожиданности/нежданности, отсутствием вдохновения и запаса сигарет на ночь. Вот закончится его последняя пачка, между ними случится антракт – и что? Вместе со всем этим спектаклем вдруг закончится и он, ставший неотъемлемой частью и ничем без всего_этого? Он чувствовал, что скатится сейчас по_парапету на асфальт и так и останется лежать на нем без_движения, пока кто-то не отыщет его, не оттащит в ближний кювет и не оставит там, тет_а_тет с мыслями. Он только об этом и мечтал: вечном единстве с тем, что живет в его голове. И знал, что она не встревожится его отсутствием, что найдет в ком еще раствориться и страдать_не_станет, потому что не маленькая; потому что не сказочница; потому что между ними не сказка, а злая_баллада.