Мне не близка идея ухода понарошку.
Дело не в том, что я такая решительная, а в том, что такая трусливая. Если есть хоть капля надежды, что все можно исправить, я останусь.
Я буду штопать – шилом и дратвой или бисерной иглой и собственными волосами, как раньше зашивали колготки.
Я буду клеить чем придется – хоть двусторонним скотчем, хоть смолой, хоть «Моментом». Да я просто согласна складывать кусочки и держать их – часами, сутками, – а вдруг прирастут.
Я буду соединять огнем, холодом и железом, до тех пор, пока надежды не останется.Потому что боюсь не использовать все шансы, боюсь этого, догоняющего через годы, сознания: я не сделала все, что могла.Понять однажды, что если бы в «тот» момент я заплакала, промолчала, закатила истерику, солгала, закрыла глаза – не важно что, – то все бы наладилось.Поэтому я лгу, плачу и закрываю глаза до последнего, пока мерцает возможность.
Но однажды.
Когда все рассыпается.Когда не видишь того, что хочется, – ни в очках, ни прищурившись, ни искоса, ни в самом кривом зеркале.
Когда ну все уже, все, хоть себе не ври, дура.
Тогда я ухожу.Не гордо так, картинно, налегке, а угрюмо собираю манатки, все свое, чтобы не было поводов вернуться «за дисками, за книжкой, за кошкой», и безобразно уползаю.
(с.)

Марта Кетро
" Три аспекта женской истерики"