Они. Она слишком тесно схватилась за нить, за шелковую, черную, потрёпанную от зажигалки и сигаретного дыма. Но нить не рвётся, только руки разрывает, кровь прыскает на кожу, на рукава блузки, штаны, на всё, что вокруг. Обветренные губы, к ним прилипают волосы, совершенно растрёпанные, развиваемые ветром против неё. А он идёт, не спотыкаясь, не прячя руки в карманы, крепко держа её за руку, слизывая кровь с её пальцев. Кареглазый брюнет, с мокрыми волосами и глазами, нет, не от слёз, от ветра и горячи, которая поперёк горла, комок, который уже вот несколько сотен_тысяч часов он пытается проглотить. "Пытается." Такое странное и простое слово, когда он пытается, значит хочет и борется, а здесь нет, здесь одностороннее_нежелание. Опаска поставить точку на самом страшном, чёрном и уже засыпанным землёй. Она часто кричала ему обрывками. Я.. тебя. Сегодня, слишком. Слова, которые он пытался составить в предложение, начать целовать её каждую часть тела, каждую часть её души, слова, веры. Не мог, мемориальные стены слишком сжали его в этих цепях.
Чёрный хлеб, с плесенью - его дом. Пастбище, где не осталось ничего живого, где зарастает его грудь, тёмными словами и чертами, где ещё когда-то была жизнь, но он берёт лопату и зарывает. Засыпает всё, а потом, случайно, выходя на улицу ловит ртом снежинки. Проглатывает их, чувствуя холод, свободу, кровь, какую-то отдельную жизнь. А после видит её, бледно-белую, со светлыми волосами, большими глазами и чёрными ресницами, как его хлеб. Она оснащена словами, претензиями, чувствами, острыми как лёд и нежно_тающими, как снег, снежинки. Но приходя домой, он возвращается в эту грязь, то что его раздражает, снова становится привычно_ублюдским, а она стоит у двери. Закутываясь в сугробы, оплакивая его снежными комками, топчась по крыше.
моё.