Я путаюсь в каждой фразе. Я хочу сказать одно слово, и вместо него говорю вовсе не то: хожу все вокруг да около… Или я вдруг забываю, как называется, ну, самый обыденный предмет; и, вспомнив, сомневаюсь, так ли это еще. Затвержу: лампа, лампа и лампа; а потом вдруг покажется, что такого слова и нет: лампа. А спросить подчас некого; а если бы кто и был, то всякого спросить - стыдно, знаете ли: за сумасшедшего примут.
Я вот вам говорю, спорю с вами - не с вами я спорю, а с собою, лишь с собою. Собеседник ведь для меня ничто равно не значит: я умею говорить со стенами, с тумбами, с совершенными идиотами. Я чужие мысли не слушаю: то есть слышу я только то, что касается меня, моего. Я борюсь, Николай Аполлонович: одиночество на меня нападает: я часами, днями, неделями сижу у себя на чердаке и курю. Тогда мне начинает казаться, что все не то. Знаете ли вы это состояние? Так вот, сидишь себе и говоришь, почему я - я: и кажется, что не я… И знаете, столик это стоит себе передо мною. И черт его знает, что он такое; и столик - не столик. И вот говоришь себе: черт знает что со мной сделала жизнь. И хочется, чтобы я - стало я…

Андрей Белый, "Петербург"