Анин отец, Евгений Яковлевич Синяков, написал дневник-хронику, хронику умирания своего ребёнка.
Читать его очень тяжело. Тяжело, потому что там без ретуши описана вся чудовищная, бессовестно-грязная изнанка нашей медицины.
Место действа этого бесчинства – соседние Биробиджан и Хабаровск, время действа – наше.
Я публикую отрывки из этой толстой кипы листов набранных убористым компьютерным шрифтом.
«Всё равно умрёт…»
У Ани заболело горло, ей дали освобождение от занятий, но Аня продолжала ходить в школу, не хотела пропускать занятия. Пришла из школы печальная и сказала, что медсестра сделала ей прививку от гриппа.
– Я ей сказала, что больна. Я сопротивлялась. Но она меня выдернула за руку из строя и заорала: «Всё вы врёте!», и впрыснула мне сыворотку. Я заплакала, а она сказала: «Ничего с тобой не случится, дней пять поболеешь, и всё пройдёт…»
Этого было достаточно, чтобы девочка тяжело, нет, смертельно заболела.
После прививки у Ани сразу стала повышаться температура, вечером поднялась до 38,5. Мы вызвали скорую, те дали ей аспирин и сказали, что всё пройдёт.
Потом участковый врач выписал ей направление в инфекционную больницу.
Утром мы с женой были у стен биробиджанской больницы, куда накануне скорая отвезла нашу девочку, долго ходили вокруг этого мрачного здания, высматривая дочь в окнах второго этажа, наконец, увидели её бледное личико в замёрзшем окне, она знаками показала, что ей ничего не надо.
На следующий день лечащий врач Т. говорит, что Аня не их больной, что мы должны быть готовыми ко всему, у неё, видимо, заболевание крови.
– Может быть, матери можно побыть с дочкой? – робко спрашиваю я.
– Конечно! – моментально отвечает доктор. – Это даже нужно.
– А почему вы раньше не сказали об этом? – спрашиваю я.
– Так вы же не спросили, – удивляется врач.
Вечером жена мне говорит по телефону, что Аню поместили в палату, в которую кто-то из медперсонала приводит на день свою дочь, как в детсад. Это была очень шустрая девочка, которая лазала по койкам, раскачивалась на капельнице, забиралась на Аню.
Аня была не только очень слаба, но и привязана к койке, ей капали лекарство и привязывали руки, чтобы она их не сгибала.
Еду Ани приносили в палату, оставляли и через некоторое время убирали. Иногда её кормили, но чаще она оставалась голодной, так как была привязана и не могла поесть.
За эти дни Аня совсем ослабела и даже не могла стоять на ногах, когда Валентину (маму – прим. Амур.инфо) пустили к ней.
Маме пришлось спать на стульях в ногах у дочери.
Врачи решают переводить Аню в детскую больницу, завотделением детской больницы преспокойно поясняет мне: «Взять ребёнка не могу: мест нет»
На следующий день предлагают вести ребёнка в онкогематологическое отделение Хабаровской детской краевой больницы.
Но там сказали, что ребёнок им не нужен, им нужны анализы, если по анализам ребёнок окажется их, то её возьмут. Круг замкнулся.
Аню перевозят в детскую больницу, но там решают отсрочить забор костного мозга на три дня, впереди выходные.
Её помещают в палату, где две девочки, включив на полную мощность радио, прыгают через кровати, пыль до потолка, у ребёнка температура 39.
Валя сказала врачу, что ребёнок тяжелобольной, ей тяжело в общей палате.
– Тяжелобольные в реанимации! – отрезал врач.
Кто-то подсказал, что есть платная палата, я принёс деньги.
– За ней будет индивидуальный уход, – заверили нас.
Мать с больной дочерью оставить категорически не разрешили, дескать, у неё нет разрешения завотделением.
Утром следующего дня мы в больнице. Вид дочери ужасный.
– Я всю ночь не спала, – рассказывает Аня. – Вечером ко мне в палату завалились три тетки, одна из них уборщица. Они легли и всю ночь храпели, я не могла спать.
Через несколько дней, когда в Хабаровске сказали, что Аня их больная и её срочно надо везти к ним, завотделеним детской больницы сказал, что девочку никуда не надо везти: она всё равно умрёт… Ошеломлённая таким заявлением Валя долго металась и ничего не могла сообразить.
Когда Аню уложили в машину, то напутственными словами завотелением было буквальное:
– На полдороге девочка всё равно умрёт…
«Люди без надежды будут жить…»
…Во втором часу ночи, когда Аню повели в отделение Хабаровской больницы, мама Валя задержалась, оформляя документы. Переобуваясь в отделении, Валя отметила, что кто-то в халатике переминается около неё на худющих ногах. Подняв взгляд, она увидела желтолицую старушонку – свою девочку-дочь.
В больнице Биробиджана, Аня всё время лежала, и эти изменения были бы вроде не заметны. Ужас, что стало с дочкой в эти страшные дни.
В боксе Аню подключили к кислороду, дали жаропонижающие, ввели антибиотики и массу других лекарств. Наутро было видно, что жар прошёл, Аня счастливая прижимается к матери.
– Мамочка, спасибо, что ты была со мной. Когда я вырасту, стану известным поэтом, заработаю много денег и тебе в центре города поставлю памятник.
Аню как тяжелобольную положили с мамой в отдельную палату.
Людмила Александровна, опытный лечащий врач, сразу полюбилась Ане, если кто-то называл её «врачихой», дочка кидалась в защиту:
– Она хорошая!
Потом, когда дочке стало немного полегче, завотделением Е. стала выгонять Валю из больницы, мотивируя это тем, что девочка большая и сама себя может обслужить; ей было безразлично, какую травму она наносит ребёнку, лишая её общения с любимой и очень нужной мамой.
Об отношении медперсонала к родителям больных детей мне «популярно поведала» пьяная психолог, дежурившая в отделении в праздники: «Для нас, врачей, вы все, родители, – мразь. Тьфу! Дети – совсем другое», – разглагольствовала не очень трезвая женщина.
Аня написала стихотворение о заведующей онкогематологией и просила меня: «Папа, ты его никому не показывай, а то меня выгонят из больницы…»
У Ани стал повышаться сахар в крови, поставили диагноз «диабет». Строгая диета. После очередного высокого анализа завотделением, забегает в палату и орёт: «Зачем ты ела мороженое и яблоко?»
Да не ела Аня ничего. Она уже забыла вкус мороженого и яблока. Просто сорвать зло на ребёнке, который не может тебе никак ответить, заставить его переживать и плакать – излюбленное действо завотделением.
Ане очень тяжело после каждой процедуры химиотерапии, она лежит пластом, мама не отходит от неё ни на шаг. Поздний вечер, Аня тяжело спит на спине, вдруг рвота фонтаном.
Входит недовольный дежурный врач, приводит Аню в чувство.
– Быстро убери палату! – приказывает маме Вале. Та меняет простыни, моет полы.
Снова входит доктор, оглядывает палату.
– Убирайся отсюда вон, чтобы духу твоего не было.
Валя плачет, пытается объяснить, что сейчас поздно, транспорт уже не ходит, куда ей ехать…
Валя одевается и уходит, врач неумолим… Идти ей некуда, она спустилась в подвал и остаток ночи провела там.
Валю стали всё чаще выгонять из больницы, поясняли врачи свои действия так: Аня уже не тяжелобольная, ещё выгоняли её для острастки молодых мам, которые пили и дрались в отделении, но их детям не было ещё пяти лет. Медперсонал называл Валю пренебрежительно «старуха», дочка сильно переживала по этому поводу и советовала Вале уехать домой.
– Мне жутко видеть, как они издеваются над тобой, – говорила она.
Аня оставалась ребёнком, она любила рисовать, играть в шахматы, писать стихи. Врач Сергей Николаевич во время дежурства любил «развлекаться», выгребая содержимое из Аниной тумбочки, он всё разбрасывал по полу и подоконнику.
Затем он звал сестру-хозяйку, горластую и злую женщину: «Смотри, какой у Синяковой бардак»!» Та с воплями набрасывалась на Аню и маму, сметая всё, как ураган.
Эти врачебные развлечения тяжело сказывались на психике больной девочки, маме приходилось её подолгу успокаивать.
Аня искренне уверовала в торжество зла
Прощай навсегда
После реанимации мысли о безысходности стали всё чаще посещать Аню, порой она говорила Вале: «Как мне это всё надоело, у меня нет сил». И лежала без движения. Мама прочла ей статью о Караченцеве, как он превозмогал свою болезнь.
У Ани всё болит, вздут живот, приподнять или поддержать дочку невозможно, она кричит от боли. Она пьёт только с ложечки и ничего не ест уже девять дней. Обе руки с живота уже не на миг не убирает.
Сделали УЗИ и сказали, что у Ани скопление жидкости в животе.
Сегодня утром Аня проснулась и сказала Вале: «Я почему-то чувствую, что мои мучения сегодня закончатся, и мы уедем далеко-далеко…»
Дочке страшно, она говорит:
– Мама, я не должна у… – она замолчала, не смогла продолжить это ужасное слово.
– А если… – Аня запнулась на этом страшном слове, помолчала, собрала силы и продолжила.
– Возьмите с собой в Благовещенск компьютер и не оставляйте Женю (брата – прим. А. Я.)
– Необходима операция, – говорят хирурги. – Но девочка очень слаба, может не выдержать наркоза.
За окном палаты страшный ветер остервенело рвал макушки деревьев и листву. Макушки деревьев хороводились и метались со стороны в сторону, готовые отломиться в любую секунду. Природа, наверное, тоже переживала перед предстоящей операцией…
Каталку увозят в операционную, я улыбаюсь Ане и машу ей рукой: «Не вешай нос. Всё будет хорошо…»
Она в ответ улыбается и машет мне рукой. Мы обмениваемся воздушными поцелуями. Двери операционной закрываются.
Мы с Валей спускаемся и тихо сидим в палате. Ждём результатов операции.
За окном до жути тихо, деревья и листва неподвижны. Всё замерло.
В двадцать часов дежурный врач сообщает нам, что операция прошла успешно. Вырезали полметра кишок вместе с аппендицитом, под печенью кишки были сварены и перфорированы. Остальной кишечник совсем не поврежден.
В двадцать два часа звонит телефон. Аня умерла…
Хирург сказал, что Аня закашлялась и у неё лопнула аорта. Кровь била струей, пока не остановилось сердце. Всё кончилось очень быстро…
Я говорю Вале, что хочу Аню похоронить в Благовещенске, там у меня много родных, а в Биробиджане нет никого.
Валя ответила, что она тоже думала о Благовещенске, это любимый город Ани.
Вечером Аню укладываем в гроб. Она красивая и спокойная. Милая и прекрасная наша девочка, наша несостоявшаяся мечта…
Наша несбывшееся надежда… Я креплюсь: надо же кому-то соображать здраво… (Я наплачусь позже, когда буду писать, вспоминать всё, что запомнил о своей любимой доченьке).
Вот и сбылось ещё одно предсказание нашей девочки: все мучения её закончились, и мы едем далеко-далеко…
Ритуальный зал в Благовещенске, Аня после длительной поездки выглядит осунувшейся, но всё такой же красивой.
Вот и ничего у неё не болит, и она далеко-далеко от всех болезней и нас…
Крокодил Кроша навсегда лег в гроб к ногам своей повелительницы.
Последние прикосновения к твоему и уже не к твоему, доченька, телу.
Последние поцелуи.
Прощай, милая.
Прощай навсегда.
Я не смог уберечь тебя, дорогая…