Уже на следующий день я попыталась встать с постели на ноги, но, конечно же, мама как цунами накатила на меня с жуткими воплями, чтобы я не смела вставать, а ее доводами стали доктор и ее тревога. И я была вынуждена согласиться, но взамен потребовала принести все необходимое для развлечения, потому что скуку я ощущала, как никогда, сильно. Мама дала мне мой ноутбук, книги на испанском, старые альбомы с фотографиями, которые мы вместе пересмотрели, и она рассказывала мне о прошлой жизни, об отце, о благородстве Стена. Я невольно начинала сравнивать отчима и отца в голове, но венок из оливковых ветвей получал мой отец в каждой номинации, и это было заслуженно. Я поняла по выражению лица, словам, сказанным с трепетом, что мама не забыла и никогда не забудет отца, у нее еще остались к нему какие-то светлые чувства. Наверное, такие же я ощущала в себе, и обращены они были к Руту Фишеру.

Я все никак не могла оставить в прожитом ужасном дне и воспоминание о странных ощущениях, будто в мое тело кто-то входил, становясь мною, когда я осталась наедине с миссис Фишер. Мне было интересно, что за слова она говорила, шепча, на каком языке, но я понимала, что скорее всего мое любопытство не будет удовлетворено, как обычно.

Я много думала о своей жизни в эти два дня. Поездка в колледж меня больше интриговала и манила, в воображение я рисовала себе картину того, как я буду жить на новом месте, ходить на лекции, проводить ночи без сна на вечеринках, и зубря свои записи в ночь перед экзаменом. Почему-то Марио Альварес никак не вписывался в мой новый мир взрослой жизни, но это не значило, что я не хочу быть с ним, пожалуй, я бы могла посвятить ему воскресные дни и обеденные перерывы в будние — эта идея меня прельщала.

Не взирая на страх, я развязала бинты, скрываемые носками, и рассмотрела ноги. Раны быстро затянулись, и не произошло никакого заражения, что меня радовало. А не понимала я одного: почему доктор не сказал маме про порезы, а так же, как и я, нес ерунду про несуществующий вирус, давая понять маме, что у меня обычный грипп, и мой иммунитет просто оказался не готов к нему.

Когда я перестала ощущать боль или дискомфорт во время ходьбы по дому, мама разрешила выходить на улицу. Я понимала, что скучаю по Марио, поэтому мы договорились встретиться.

Во все время моей болезни Я не желала ни видеть, ни говорить с Хлоей. Я была обижена на нее, ведь думала, что иглы в моих туфлях — ее рук дело. Хлоя присылала мне письма по электронной почте, когда я появлялась в сети, но я игнорировала ее заботу на словах.

Выйдя на улицу, делая шаг за шагом, у меня было странное ощущение, будто я впервые иду, будто снова научилась ходить. Но это волнующее ощущение доставляло мне радость.

Идя по газону в своем дворе, перед домом, и улыбаясь, я увидела подъезжающего на мотоцикле Марио. Увидев меня, он тоже стал довольно улыбаться. Он спрыгнул со своего мотоцикла — я подошла к нему — и он поцеловал меня.

— Ты в порядке? — В его голосе звучала трепетная забота.

— Да.

Для Марио я тоже болела гриппом. Я не хотела и его впутывать в странности моей прошлой жизни, которая никак не желала отпускать меня, хотя я давно с ней распрощалась.

Я снова чувствовала игру ветра с моими волосами во время поездки на мотоцикле. Я прижималась к Марио, не потому что мне было страшно — я давно потеряла страх перед поездками на мотоциклах, — а потому что больше всего желала ощущать тепло его тела. Иногда он поглядывал на меня через плечо, а я улыбалась ему.

Я попросила Марио отвезти меня к морю. Я скучала по звукам бьющихся волн, запаху свежести и соли, морской пене.

Светило июньское жаркое солнце, но с моря дул ветерок. Я держала руку Марио в своей, когда мы бродили по берегу. Я ловила взглядом его счастливую улыбку, блики от солнечных лучей и воды на его лице. Ощущала себя ребенком, таким беспечным, который изучает мир, заново я открыла его красоту и необычайность. Понимая, что залежалась дома, я бегала, а Марио догонял меня. Эта игра напоминала мне потешные игры маленьких детей. Продолжалось это, пока я не устала. Тогда я просто упала на песок. Марио сел на песок и сложил мою голову себе на ноги, а сам поставил руки у себя за спиной, опершись на них. Я опустила веки, но даже сквозь них чувствовала солнечный свет и взгляд Марио, обращенные на меня.

Разморенная солнцем и усталостью, я лежала, погруженная в сладостную дремоту. Марио поглаживал мои короткие, слегка вьющиеся темные волосы на голове. Это было похоже на блаженство.

Чувствуя, что набралась сил после отдыха, я села рядом с Марио, вытянув ноги вперед; волны не смели касаться ног, словно кто-то их сдерживал, какая-то невидимая сила.

Марио закурил. Услышав запах табака, я подумала, как мне не хватало его целую неделю моей болезни. Я наблюдала, как сигарета уменьшается, как горит на конце красный огонек, как Марио затягивался ей. Серый дым, выходивший из его рта и носа, дурманил меня. Я сравнивала себя с заколдованной принцессой, а этот дым — проявление колдовства злой королевы-мачихи.

Я улыбалась, в глазах танцевали бесенята, а Марио ничего не мог понять, глядя на меня.

— Ты чего улыбаешься? — все-таки спросил меня он, устав недоумевать.

— Ничего, — загадочно ответила я и обняла свои колени, подтянув к груди ноги. — Просто смотрю на тебя.

Выкинув окурок, Марио сделал глубокий вдох. Я видела на пляже людей, детей, некоторые плескались в воде. Я никак не могла ожидать от Марио того, что он начнет щекотать меня. Я заливалась смехом и упала на спину на песок — он навис надо мной, продолжая щекотать мои бока, живот. Я видела, как он, улыбаясь, смотрел мне в глаза.

Неожиданно он прекратил меня щекотать, застыв, но продолжая смотреть на меня. Я смотрела в его глаза неотрывно. Медленно он склонил ко мне свое лицо; я закрыла глаза и ощутила тепло его губ на своих губах. В голове всплыло воспоминание о ночной выходке Марио. Он отрывисто целовал мои губы, пока я не рассмеялась.

— Что? — вопросил он, отстранившись. Я открыла глаза.

— Я вспомнила, как ты влез ко мне в комнату. Я тогда тебя убить была готова.

— Ты смогла бы меня убить?

— Нет! Ты напугал меня.

— Потому что страстно хотел целовать твои губы.

— Почему бы тебе ни познакомиться со мной по-человечески?

— Как? — На несколько секунд он задумался. — Здравствуйте. Можно с вами познакомиться? Вы такая красивая! Я вас люблю.

— Хотя бы и так, — улыбнулась я.

Рядом со мной упал мячик, и к нам бежал мальчик лет восьми. Я взяла мяч, и, когда мальчик подбежал, отдала ему в руки.

— Спасибо, — сказал мальчик, улыбнувшись.

— Держи.

Мальчик убежал, вернувшись к другим игроками в мяч. Я посмотрела на Марио. Он улыбался и смотрел на впереди простирающееся море.

Я встала с песка и подала руку Марио. Попросила его вернуться в город. Мне снова хотелось прокатиться на мотоцикле. Во время поездки на мотоцикле я смотрела по сторонам, замечая красоту окружающего мира, природы, сквозь рев мотора слышала громкое пение птиц.

И когда мы вернулись домой, я оттолкнула Марио, не дав поцеловать себя, сославшись, что нас увидят, хотя на самом деле вокруг никого не было, словно все вымерли как динозавры. Я убежала к себе домой, лишь на минуту задержалась на крыльце. Марио завел мотор — он зашумел — и, когда стал отъезжать, оглянулся, посмотрев на меня. В этот момент в голове снова что-то щелкнуло. Я всегда искренне верила, что любимый не должен оглядываться, оборачиваться, чтобы не потерять любимую, если же обернулся, то собственноручно отдал любимую в руки другому. Потоком из глаз хлынули слезы, и я вбежала в дом, закрыв за спиной, хлопнув, дверь.

Мне хотелось разрушить все, пройтись по всему миру как торнадо. Может, это научит Марио простым истинам? Слезы не прекращали струиться из глаз.

Широкими шагами я направилась к своей комнате, но что-то заставило меня остановиться в узком коридоре между ванной комнатой, комнатой для гостей и моей комнатой. Как пациент клиники для душевнобольных я металась по коридору, и все мое тело дрожало, но я не чувствовала холода, наоборот, будто горела в адовом огне; задыхалась. Не только в коридоре, но и во всем доме не было достаточно воздуха, как мне казалось. Я чувствовала, как волной накатывает истерика.

Ударив кулаком правой руки по стене — мне даже показалось, что дом затрясся от удара, — я вбежала в свою комнату и тут же рухнула на пол. Истерика со слезами взяли в свои невидимые руки бразды правления. Из глубин пытался вырваться крик, но я ничего не слышала — ни звука. Я лишь как мячик каталась по полу, гремя костями.

Волна истерики откатывала от меня, как море во время отлива. Я лежала на спине, скрестив на груди руки, и смотрела куда-то в неизвестность — сквозь потолок. В голове была пустота, вакуум.

Наконец я поднялась с пола, сев, убрала с лица назад взлохмаченные волосы и осмотрела свою комнату, в которой ничего вот уже семнадцать лет не меняется. «Да и пусть еще столько же не меняется!» — подумала я и встала на ноги. Я не хотела, чтобы, когда вернется мама, она обнаружила меня лежащую с мокрыми от слез глазами на полу. Я просто не знала, что ей сказать в оправдание. В последние время я поняла, так проще: никому ничего не объяснять, в одиночестве переживать легче. Может, это и неправильно, ведь говорят же: нужно поделиться с кем-то — и на душе станет легче.

Я переставляла книги на книжной полке над столом, когда в комнату вошла мама. Она явно была удивлена моими действиями.

— Чем занимаешься? — дружелюбно спросила она.

Не поворачиваясь к ней лицом, я ответила:

— Переставляю книги. Так гораздо лучше смотрится полка.

— Хорошо, — словно согласилась со мною мама, но в ее голосе слышалось недоверие.

— Как твои дела на работе? — поинтересовалась я, чтобы смягчить маму.

— Спасибо, все в полном порядке. Чем ты занималась целый день?

— Гуляла, была на пляже. Все хорошо, — поспешила заверить ее я.

Я поставила последнюю книгу на полку и быстро окинула результат своей работы взглядом, удовлетворилась. Мама поняла, что я не настроена на волну доброжелательной беседы, и вышла из комнаты. Все-таки за это я ей была благодарна.

Мы поужинали вдвоем с мамой, и я ушла к себе. Мама, казалось бы, ничего не заподозрила в моей виртуозной актерской игре, ведь роль у меня была больной, которая быстро устает.

В комнате я переоделась и, взяв коробку с фотографиями, взобралась на свою высокую кровать. Открыв коробку, я стала одна за другой рассматривать фотографии, которые, по моему мнению, были дороги моему сердцу, потому что так было написано на коробке.

Следующей фотографией, которую я взяла в руки, была та, на которой запечатлены я и Рут. Мы выглядели такими счастливыми, по-детски беззаботными, свободными и влюбленными. Это чувство искрилось в наших глазах. Не удержавшись, я заплакала, но продолжила пересматривать остальные совместные фотографии.

Постучавшись в дверь моей комнаты и, не дождавшись ответа, вошла обеспокоенная моим поведением мама. Я поспешила вытереть слезы с лица тыльной стороной руки, ведя ее к волосам по щека, но понимала, что красные глаза никуда не спрячешь.

— Полли, голубка, ты ведешь себя очень странно этим вечером. Тебя что-то беспокоит? — тревожилась мама. Я покачала головой, не соглашаясь с ней.

Мама села рядом со мной на кровать и взяла из моих рук фотографию, на которой я обнимала Рута, а его губы прижимались к моей щеке. Я старалась не смотреть ни на маму, ни на фотографию в ее руках, потому что боялась, что не справлюсь с эмоциями и заплачу снова.

— Полли, почему ты все держишь в себе? Ты же не бездонная. — Мама сделала паузу и в это время потерла висок пальцами руки. — Вся в своего отца! Почему тебе не рассказать мне? Что тебя беспокоит?

Сначала я трясла отрицательно головой, всхлипывая, а потом слова сами полились как струя из крана с водой. Я рассказала маме о сегодняшней прогулке и о том, что случилось у нашего дома, о моей вере.

— Я решила расстаться с Марио, — заключила я, вытерев слезы, которые все равно продолжали литься, сколько бы я их не вытирала.

Мама крепко прижала меня к себе, успокаивая.

— Ты не должна себя заставлять…

Я не дала маме договорить, перебив:

— Тебе никогда не казалось, что ты ошиблась, поторопилась?

— Казалось, — ответила она. — Если ты не уверена, сомневаешься, никогда не поздно все изменить и попрощаться с тем, что тебе делает больно. И если ты решила расстаться, значит, тому и быть. Это твоя жизнь, ты должна прожить ее так, как хочешь.

— Спасибо, мам.

Я обняла маму. Слезы сами собой высохли на моем лице и в глазах.

— Я люблю тебя, дочка.

— И я тебя тоже люблю, — еле заметно улыбнулась маме я. — Я лягу спать. Утро вечера мудренее.

Собрав все фотографии и сложив их обратно в коробку, я закрыла ее крышкой. Поставив на пол у кровати, задвинула под нее, не желая ни о чем думать.

Ночью я видела чудесный сон о море, золотом песке, солнце, пальмах на диком острове, на котором, кроме меня, никого не было, даже никакого Пятницы не было, я не ощущала себя Робинзоном Крузе. Я наслаждалась тем, что видела, отдыхала от всех людей и своих мыслей, наблюдая за жизнью обитателей тропического леса, растениями. Я бы хотела, чтобы какое-то время эта сказка не заканчивалась, но все приятное, хорошее имеет свойство заканчиваться, мой сон — не исключение.