Кажется, мы выросли, мама, но не прекращаем длиться.
Время сглаживает движения, но заостряет лица.
Больше мы не порох и мёд, мы брусчатка, дерево и корица.
У красивых детей, что ты знала, мама, - новые красивые дети.
Мы их любим фотографировать в нужном свете.
Жизнь умнее живущего, вот что ясно по истечении первой трети.
Всё, чего я боялся в детстве, теперь нелепее толстяков с укулеле.
Даже признаки будущего распада закономерны, на самом деле.
Очень страшно не умереть молодым, мама, но как видишь, мы это преодолели.
Я один себе джеки чан теперь и один себе санта-клаус.
Всё мое занятие - структурировать мрак и хаос.
Всё, чему я учусь, мама - мастерство поддержанья пауз.
Я не нулевая отметка больше, не дерзкий птенчик, не молодая завязь.
Молодая завязь глядит на меня, раззявясь.
У простых, как положено, я вызываю ненависть, сложных - зависть.
Что касается женщин, мама, здесь всё от триера до кар-вая:
всякий раз, когда в дом ко мне заявляется броская, деловая, передовая,
мы рыдаем в обнимку голыми, содрогаясь и подвывая.
Что до счастья, мама, - оно результат воздействия седатива или токсина.
Для меня это чувство, с которым едешь в ночном такси на
пересечение сорок второй с десятой, от кабаташа и до таксима.
Редко где еще твоя смертность и заменяемость обнажают себя так сильно.
Иногда я кажусь себе полководцем в ссылке, иногда сорным семенем среди злака.
В мире правящей лицевой всё, что занимает меня - изнанка.
Барабанщики бытия крутят палочки в воздухе надо мной, ожидая чьего-то знака.
Нет, любовь твоя не могла бы спасти меня от чего-либо - не спасла ведь.
На мою долю выпало столько тонн красоты, что должно было так расплавить.
Но теперь я сяду к тебе пустой и весь век ее стану славить.