В безнадёжных связях, какие были раньше, есть одно мгновение, ради которого и затевается всё.
После первых припадков лихорадочного секса, когда уже понятно, что это не случайная история на три раза, но ты ещё не готов как-то назвать тоскливую нежность, заполняющую до горла при расставании, - тогда. Смотришь, приподнимаясь на локте, и думаешь: «ну и что же мне теперь с тобой делать». Что мне теперь делать с этим лицом, замирающим под моими пальцами; с телом, на которое отзываюсь быстрей, чем успеваю это осознать; вообще со всем этим человеком, явившимся и занявшим место, которого и не было, - ты и не подозревал, что у тебя тут была пустота. А сейчас тут либо он, либо плещется и тянет прохладная и тяжелая рыба-нежность, рыба-пока-нелюбовь, рыба-не знаю-что.
В эти минуты наступает неосуществимая ясность: видишь, что как раньше теперь нельзя, и при этом – что перемен не будет. Ничего вы не поломаете, ничего не построите друг для друга, но к череде прежних прибавится ещё одно трудновыносимое «нельзя». Так нельзя, и так будет.
(Об этом есть у Чехова, и шпиц, утраченный к финалу, почему-то означал для меня, что «просто» уже не получится, проблема переросла размеры комнатной собачки.)
Когда это случается впервые, ко всему примешивается некоторое возбуждение – а вдруг? А вдруг мы сейчас как-нибудь удачно выпрыгнем, и все наши путы порвутся в тонких перетёртых местах, так, чтобы никому не стало особенно больно.
Позже, когда повзрослел и о многом уже знаешь точно, в момент ясности ко всему прочему добавляется лёгкое раздражение. Ну вот, опять я влип, опять увеличил список грехов и долженствований, и опять с этим нужно что-то делать - а начиналось так хорошо и мило.
И только совсем взрослым знакомо смирение, растворённое в печали, в измятой постели, в подрагивающих плечах. Да, это случилось со мной, ещё одна неправильность в запланированном течении событий, ещё рывок, нарушение прямой линии, но сколько зубцы худо-бедно скачут в кардиограмме, столько ты и жив. И чувствовать сейчас конечность нашего с тобой общего времени, часов, торопящихся «по злобе’», невозможность всё сохранить, как было, и невозможность ничего изменить, - это не беда с нами, а тоже такая жизнь.