Under my feet

I got twenty one marks

from places I've been

Under my hands

I am touching secrets

I will never tell

Your smile, your smile

keeps me happy, just at times

What is life, what is life?

when the good things are gone

whith the lightest winter blow of wind

wind, wind, wind, wind

Я слышала, как у дома, на подъездной дорожке, остановился мотоцикл. Мама не одобряла этот вид транспорт и с детства говорила мне, что очень опасно ездить на мотоциклах. Я слушала эти байки, пока не узнала, что отец тоже имел мотоцикл (даже когда он познакомился с мамой, на свидания ее он тоже возил на мотоцикле), и его последняя поездка была на любимом железном «коне». Я пробежала мимо мамы, которая обратила на меня свое внимание, оторвавшись от перевода, когда я пробегала через кухню к входной двери.

— Полли, — задержала, позвав, меня мама. Я остановилась, обернулась. Мама стала улыбаться, глядя на меня. — Повеселитесь!

Я подбежала к маме и обняла ее, а затем поспешила выбежать из дома. Как раз в тот момент, когда выбежала за дверь, я столкнулась нос к носу со Стеном. От его взгляда у меня по коже мурашки пробежали. Но я ехидно улыбнулась ему, не отрывая от его лица взгляда, пока не разошлись, спустилась по ступеням крыльца и побежала дальше — к мотоциклу, на котором сидел Рут, дожидаясь меня со сказочной улыбкой на его волшебных губах.

Когда я подбегала к нему, он слез с мотоцикла, поймал меня, подняв над землей. Стен скрылся за входной дверью дома.

— Поехали от сюда, — сказала я.

Ни о чем не спрашивая, Рут увез меня далеко от дома, перед этим завязав мне шарфом глаза, что заставляло меня насторожиться. По дороге на мои расспросы о том, куда и зачем мы едем, он ничего не отвечал, прося довериться ему, что я и делала.

Мотоцикл остановился, Рут снял меня с железного «коня», поставив на землю. Мне казалось, что я ее не чувствовала под ногами.

Придерживая за талию, он повел меня куда-то. Я слышала, как открывалась дверь и закрывалась за моею спиной; Рут не выпускал меня из рук, чтобы я не упала.

— А теперь будет много лестниц, — предупредил он. По его голосу я поняла, что он улыбался.

Я делала неуверенные шаги, ступая на новую ступеньку лестницы, ведущей вверх. Молчаливость Рута только подогревала во мне интерес узнать, куда же приведут все эти лестницы.

Когда все-таки ступени закончились, я услышала, как отперлась тяжелая металлическая дверь (в каком-то положение она заскрипела), а потом закрылась, также, со звуком.

— Ты готова? — шепнул мне на ухо Рут.

— Да. Я сгораю от любопытства! Не терпится узнать, где мы.

Рут, дразня, медленно развязывал крепкий узел шарфа, наверное, ждал, сорву я шарф, или у меня есть терпение?

Когда мои глаза освободились от плена шарфа, я увидела темноту вокруг себя. Меня обдувал ветер, словно я находилась на вершине горы. Я сделала осторожный шаг вперед и замерла от страха. Осмотревшись, я поняла, где мы находились. Это была крыша самого высокого небоскреба нашего города. У меня перехватило дыхание от высоты, когда я посмотрела вниз. Внизу, на улицах, горели фонари, неоновые вывески на зданиях и витринах домов и магазинов. Я охнула от красоты. С такого ракурса наш город я еще никогда не видела.

— Тебе нравится? — спросил Рут.

— Очень. Я словно влюбилась в эту красоту… красоту, которую раньше никогда не замечала.

— Я рад, что тебе нравится, — восхитился собою Рут.

Я все никак не могла оторвать завороженного взгляда от вида, простирающегося вдаль от небоскреба.

— Потанцуем? — спросил Рута, взяв меня за руку, и прокрутил меня вокруг своей поднятой руки. После чего привлек меня к себе.

— С удовольствием.

Рут с легкостью маневрировал моим телом, пока я самостоятельно не стала принимать активное участие в танце. Порой руки Рута скользили по моему позвоночнику вниз. Его губы запечатляли поцелуи на моих губах. Мы оба испытывали чувство эйфории, не только вкушая вкус губ друг друга, но и наслаждаясь движениями тел в танце.

— О каких хороших новостях ты хотела мне рассказать, Ли? — с любопытством спросил Рут, усаживаясь на самом краю крыши так, что частично его ноги свисали вниз. Он пригласил меня сесть рядом.

Мне было страшно, но рассказывать о чем-то приятно и не видеть глаз, реакции в виде эмоций на лице Рута… я не могла себе этого позволить. Держась за его крепкое плечо, я села рядом. Поверхность крыши еще не успела остыть после дневного палящего солнца. Подогнув под себя ноги, я сидела и боялась посмотреть вниз, поэтому мой взгляд исключительно был обращен на профиль Рута.

— Сегодня мама осталась дома, она занималась переводом, — начала я. — И мы помирились. Во все время ссоры я скучала по ней.

Я рассказала весь сегодняшний день в мельчайших его подробностях. Сначала я думала, что Руту скучно это слушать, не интересно, но когда я взглянула в его лицо, я убедилась в обратном.

— С мамой помирилась, а со Стеном?

— Я не знаю, смогу ли к нему снова относиться так, как относилась до этой истории… Он посеял в моей душе зерно обиды достаточно глубоко.

— Это было заметно…

— Да. Думаю, мне не избежать очередного выговора и наказания. Но мама обещала поговорить с отчимом, чтобы он не зверствовала со мной, а проявлял снисхождение к моему возрасту и уважение к моей личности.

— А если слова мамы не подействуют? Я видел встречу ваших взглядов на крыльце.

— О да! Я думала, он сойдет с ума, набросится на меня и растерзает за невыполнение его указаний. — Я вспомнила выражение лица Стена на крыльце, когда я гордо, с издевкой пробежала мимо него, немного обернув голову, посмотрела на него: у него все мускулы были напряжены до предела, на лице оживились желваки. — Мне понравилось быть немного независимой, нарушительницей домашнего ареста.

— О чем ты думала, Ли, когда встретилась со Стеном?

— Об отце. О том чувстве свободы, которое он искал всю жизнь, которое давал всем, кто окружал его, и о его безграничной любви к человеческой жизни.

Мои же слова словно дали мне новые силы, которых мне явно раньше не доставало. И я перестала испытывать страх высоты, вытащив из-под себя одну ногу и свесив ее над пропастью между небоскребом и улицей внизу.

— Мне кажется, мама поняла — ее научила наша ссора, — что я люблю, как все, свободу жизни, люблю безумно тебя, и никакие границы — не помеха нашим встречам. Я не думаю, что они догадываются о прошлой ночи и моем маленьком побеге ради свободы. Мама теперь будет убеждать Стена, что не стоит распространять на меня свою тиранию, во-первых, она бездейственна, во-вторых, в ней нет смысла, потому что я могу в ответ взбунтоваться, а мама не хочет еще и меня потерять, с нее достаточно одной серьезной утраты — отца.

Еще некоторое время мы сидели на краю крыши, любуясь красотой темного ночного неба, света иллюминации, звуков проезжающих машин.

— Нам пора возвращаться, — поднимаясь с почти остывшей от ночного воздуха поверхности крыши, сказала я. — Не стоит полностью полагаться на маму, она всего лишь слабая женщина. Я волнуюсь за нее.

— Как скажешь, Ли.

Рут подскочил, и мы направились к выходу с крыши. Опять пройдя все лестницы, мы оказались в нижнем этаже и вышли из здания небоскреба. Забравшись на мотоцикл, я обняла Рута, чтобы держаться во время движения, и посмотрела еще раз на самый верх небоскреба, чтобы оставить в памяти сегодняшний вечер.

Рут осторожно вел мотоцикл, поэтому мы затратили чуть больше времени, чем нам понадобилось, чтобы доехать до парковки у небоскреба.

Подъехав к моему дому, я попросила Рута не провожать меня до двери, сославшись на нежелание подливать масла в огонь отчима. Я быстро поцеловала губы Рута, пока он сидел на мотоцикле, и, улыбаясь, побежала в дом.

Стен и мама сидели в гостиной на диване. Рука отчима лежала на плече мамы. Сегодня мне это показалось особенно мерзким зрелищем, хоть за все годы я привыкла. На лице Стена не было злости и готовящегося в его голове для меня зверства, нового наказания.

— Поли? — позвала меня мама.

— Да, мам.

Я прошла в гостиную и устроилась в любимом старом мягком кресле с подушками.

— Поли, я должен принести извинения за то, что накричал на тебя и посадил под домашний арест, — заговорил отчим. Я была искренне удивлена его словами, потому что не ожидала, даже до последнего сомневалась в их искренности, думая, что это мама заставила его их мне сказать. — Я не имел права… Но ты должна понимать, что таким образом я хотел обезопасить тебя, оградить от ошибок, которые совершают люди в раннем возрасте. — Я видела, как трудно Стену давались эти слова. — Я не исключение, потому что также совершил много глупостей. Мне также было семнадцать. И поверь, о многом я сейчас жалею. Пойми, Поли, я хочу всегда заботиться о тебе; знаю, что отца мне не заменить, ты не испытываешь никаких теплых чувств, особенно теперь, после этого дурацкого домашнего ареста, но я, правда, люблю тебя как родного ребенка. Не отталкивай ни маму, ни меня, — попросил он. У мамы из глаз текли слезы, она пыталась дышать, не всхлипывая, но у нее это с трудом выходило. — Мы не запрещаем тебе видеться с Рутом, но ты должна пообещать нам, что никогда не выпустишь ситуацию из-под контроля, не допустишь, чтобы тебя он или кто-то другой обидел.

Я понимала, что хотел этим сказать Стен, это же и мама хотела мне сказать, но душащие ее слезы не позволяли ей этого сделать. Я думала: соврать или все рассказать? И решила, что должна, соврать. Но эта ложь во спасение, она считается, отчасти, святой.

— Обещаю, — проронила я и опустила в пол глаза.

Встав с дивана, мама подошла ко мне и, сев на подлокотник, обняла мои плечи, я чувствовала, как ее слезы капают мне на плечо.

Когда мама отпустила меня и вышла из гостиной, чтобы успокоиться, я вскользь взглянула на Стена. Он не спускал с меня добрых бирюзовых глаз, в которые влюбилась мама (я не понимала ее, потому что мне всегда нравились темные глаза у людей, такие же, как у меня, у Рута, какие были у моего отца, отца Рута).

— Спасибо, — почти не шевеля губами, произнес Стен, но я поняла, и, встав, вышел следом за мамой.

Я отправилась в свою комнату, где, переодевшись в футболку для сна, уселась на своей кровати, разбирая старые фотографии моих родителей. На одной из фотографий рядом с моим отцом я заметила мужчину, который, обняв за плечо, стоял с мальчиком, очень похожим на него. В этом мальчике я узнала Рута. На обратной стороне фотографии я прочитала: «1998 год. Охота». Очень долго я рассматривала эту фотографию, пытаясь разглядеть на ней какие-либо странные вещи, пытаясь понять, откуда наши отцы могли быть знакомыми, знал ли мой отец о тайнах оборотней? Может, и погиб он из-за этих знаний, а авария была подстроена? Или может, он сам был оборотнем, тогда и я оборотень, если верить теории о передаче наследственной информации. Мне даже стало интересно, где была я в то время, когда была сделана эта фотография, я решила, что должна спросить об этом у мамы.

Я убрала фотографии, оставив на прикроватной тумбе волнующую меня фотографию. И легла в постель поверх одеяла, набрала номер телефона Рута. Дождавшись, когда он ответит, вкратце рассказала о разговоре, который произошел сегодня вечером в нашей гостиной, пожелала ему крепких сладких сном, несколько раз сказала, как его люблю и скучаю, повесила трубку. Выключив ночник, закрыла глаза, дожидаясь прихода сна, я все-таки не уследила за его приходом — заснула, провалившись в беспамятство. Сегодня ночью я увидела хороший сон, я бы хотела, чтобы он был реальностью.