Его нет. Его нет. Его нет.
Эти слова, казалось, звучали в его голове круглые сутки. Он просыпался с этой фразой в мыслях, он с нею засыпал. Наливая себе кофе, он с горечью отмечал, что теперь вынужден заваривать лишь одну чашку. Сыпать в нее два кубика сахара вместо трех, выпивать самому, а не нести ее в постель. Завтракая, он смотрел на второй – пустой – стул и скрипел зубами от той невыносимой боли, что скреблась между ребрами, цепляя когтями ту машину эмоций, о существовании которой ранее он и не подозревал. Выбирая вещи в шкафу, он подушечками пальцев скользил по его шелковым галстукам, по выглаженным рубашкам, по костюмам. По одежде, что все еще хранила его запах. По вещам, которые больше не почувствуют тепло его тела, которые он уже никогда не оденет. Хотелось прижаться к уже ношеной рубашке щекой, через кожу, через дыхание, впитывая его запах. Этот странный запах духов и виски. А, еще был этот горький кофе и сигаретный дым. Хотя Джим и не курил, от него всегда пахло табаком. Ведь он не отходил от него – Себастьяна – ни на шаг. Точнее, один – фатальный – шаг он все же сделал. И Моран всегда будет корить себя за то, что отпустил.
От его рубашек пахло живым теплом. Не было ощущения, что Джим мертв.
Казалось, он вот-вот войдет. Вбежит, буквально ногой открыв дверь, повиснет у Себастьяна на шее, целуя куда только ему вздумается, запуская пальцы ему в волосы. Пару раз назовет «идиотом», а потом поцелуями загладит вину, шепнет нежно «Басти». И все по новой.
Но, увы, нет.
Дверь так и остается закрытой, вторая половина кровати постой, а костюмы – холодными.
И мозг упрямо повторяет: «Его нет, его нет, его нет»…
Хотя сердце твердит обратное.