Эй, послушай. Да не беги ты так… Проклятье. Почему они все убегают? Я же не страшный… Хотя теперь, без грима, уже и не пойму какой я. Интересно, они хоть задумывались каково мне без грима? Без дома, работы, призвания.
О, у меня было замечательное призвание! Я был клоуном. Нет, не жалким шутом, изображающим умственно отсталых. А может и не изображающих. Жаль, что у людей именно такая ассоциация с моей профессией. Хотя, если всё упростить, моё призвание – смешить. И я смешил. Но как я это делал! Я мог вжиться в любую роль лучше самых талантливых актёров. Что там, даже сумасшедшего я бы сыграл лучше, чем настоящие психи. И этих шутов, портящих всё представление о клоунском мастерстве, я мог бы сыграть.
Я мог влюбить в себя зрителя. Мог заставить возненавидеть себя. У них текли слёзы от смеха и от горя одновременно. Я мог рассмешить их так сильно, что любые невзгоды забывались и отходили на второй план. Может даже на третий. Я играл со своими зрителями. Я дарил им чистейшие образы. Самое прекрасное, что люди знали это и охотно продолжали смотреть на меня, дышать моими ролями.
Но это прошло. Мой цирк развалился, исчез, испарился. А зрители… Мои прекрасные, мои любимые зрители, теперь даже не смотрят на меня. Просто проходят мимо. Даже пробегают. Улыбки нынче не в цене, лишь ухмылки. А ухмылки они и сами дарят друг другу. О, как охотно они ухмыляются, когда у человека горе.
Лишь мне они не могут ухмыляться. Даже взгляд задержать не могут. Потому что даже без грима, даже без нарисованной улыбки, я могу заставить их улыбнуться. Так, ненароком, случайно. И даже стоя здесь, на тротуаре и прося милостыни, я обогнал многих из них, бегущих неизвестно куда.
А они… Они не хотят это признать.