"Я лежала в больнице…
Мне было так больно… Я просила маму: "Мамочка, я не могу терпеть.
Лучше убей меня!"
Алеша Бельский -- 9 лет,
"Такая черная туча… Такой ливень…
Лужи стали желтые… Зеленые… Как будто в них налили краски…
Говорили, что это пыльца от цветов… Мы не бегали по лужам, только смотрели
на них. Бабушка закрывала нас в погребе. А сама становилась на колени и
молилась. И нас учила: "Молитесь!! Это -- конец света. Наказание божье за
наши грехи". Братику было восемь лет, а мне шесть. Мы стали вспоминать свои
грехи: он разбил банку с малиновым вареньем… А я не призналась маме, что
зацепилась за забор и порвала новое платье… Спрятала в шкафу…
Мама часто надевает черное. Черный платок. На нашей улице все время
кого-то хоронят… Плачут. Услышу музыку -- бегу домой и молюсь, читаю "Отче
наш".
Молюсь за маму и папу…"
Аня Богуш -- 10 лет,
"За нами приехали солдаты на машинах. Я подумал, что началась война…
У солдат на плечах висели настоящие автоматы. Они говорили непонятные
слова: "дезактивация", "изотопы"… В дороге приснился сон: произошел взрыв!
А я живой! Нет дома, нет родителей, нет даже воробьев и ворон. В ужасе
просыпался, вскакивал… Раздвигал шторы… Смотрел в окно: нет ли в небе
этого гриба кошмарного?
Помню, как солдат гонялся за кошкой… На кошке дозиметр работал, как
автомат: щелк, щелк. За ней -- мальчик и девочка… Это их кошка… Мальчик
ничего, а девочка кричала: "Не отдам!!" Бегала и кричала: "Миленькая,
удирай! Удирай, миленькая!"
А солдат -- с большим целлофановым мешком…"
Наташа Дворецкая -- 16 лет,
"В доме мы оставили, закрыли моего хомячка. Беленького. На два дня ему
еды оставили.
А уехали насовсем"…
Лена Жудро -- 15 лет,
"Я впервые ехала в поезде…
Поезд был набит детьми. Маленькие ревут, выпачкались. Одна
воспитательница на двадцать человек, а все плачут: "Мама! Где мама? Хочу
домой!" Мне -- десять лет, такие девочки, как я, помогали успокаивать
маленьких. Женщины встречали нас на перронах и крестили поезд. Несли
домашнее печенье, молоко, теплую картошку…
Нас везли в Ленинградскую область. Там уже, когда подъезжали к
станциям, люди крестились и смотрели издали. Боялись нашего поезда, на
каждой станции его долго мыли. Когда на одной остановке мы выскочили из
вагона и забежали в буфет, никого туда больше не впустили: "Тут
чернобыльские дети едят мороженое". Буфетчица кому-то по телефону говорила:
"Они уедут, мы помоем пол с хлоркой и прокипятим стаканы". Мы слышали…
Встречали нас врачи. Они были в противогазах и резиновых перчатках…
Забрали у нас одежду, все вещи, даже конверты, карандаши и ручки, сложили в
целлофановые пакеты и закопали в лесу.
Мы так напугались… Долго потом ждали, как начнем умирать…"
Юра Жук -- 15 лет,
"Мама с папой поцеловались, и я родилась.
Раньше я думала, что никогда не умру. А теперь знаю, что умру. Мальчик
лежал вместе со мной в больнице… Вадик Коринков… Птичек мне рисовал.
Домики. Он умер. Умирать не страшно.. Будешь долго-долго спать, никогда не
проснешься. Вадик мне говорил, что когда он умрет, будет долго жить в другом
месте. Ему об этом сказал кто-то из старших мальчиков. Он не боялся.
Мне снился сон, как я умерла. Я слышала во сне, как плакала моя мама. И
проснулась…"
Оля Звонак -- 10 лет,
"Мы уезжали…
Хочу рассказать, как прощалась с нашим домом моя бабушка. Она попросила
отца вынести из кладовой мешок пшена и разбросала его по саду: "Божьим
птичкам". Собрала в решето яйца и высыпала во дворе: "Нашему коту и собаке".
Нарезала им сала. Вытряхнула из всех своих мешочков семена: морковки, тыквы,
огурцов, лука-чернушки… Разных цветов… Рассыпала по огороду: "Пускай в
земле живут". А потом поклонилась дому… Поклонилась сараю… Обошла и
поклонилась каждой яблоньке…
А дедушка, когда мы уходили, снял шапку…"
Снежана Зиневич -- 16 лет,
"Я был маленький…
Шесть, нет, восемь лет, кажется. Точно, восемь. Посчитал сейчас. Помню
много страхов. Боялся бегать босиком по траве. Мама напугала, что умру.
Купаться, нырять -- всего боялся. В лесу рвать орехи. Взять в руки жука…
Он же по земле ползает, а она зараженная. Муравьи, бабочки, шмели -- все
зараженные. Мама вспоминает. Что в аптеке ей посоветовали давать мне йод по
чайной ложке! Три раза в день. Но она испугалась…
Мы ждали весну: неужели снова вырастет ромашка? Как раньше? Все у нас
говорили, что мир поменяется… По радио и по телевизору… Ромашка
превратится… Во что она превратится? Во что-то другое… А у лисы вырастет
второй… хвост, ежики родятся без иголок, розы без лепестков. Появятся
люди, похожие на гуманоидов, они будут желтые. Без волос, без ресниц. Одни
глаза. А закаты станут не красные, а зеленые.
Я был маленький… Восемь лет…
Весна… Весной из почек, как всегда, раскрутились листья. Зеленые.
Зацвели яблони. Белые. Запахла черемуха. Раскрылись ромашки. Они были такие
же. Тогда мы побежали на речку к рыбакам: у плоток по-прежнему голова и
хвост? И у щуки? Проверяли скворечни: прилетели скворцы? А будут ли у них
дети?
У нас появилось много работы… Мы все проверяли…"
Ира Кудрячева -- 14 лет,
"Взрослые шептались… Я слышал…
С моего года рождения (с восемьдесят шестого) -- ни мальчиков, ни
девочек в нашей деревне нет. Я -- один. Врачи не разрешали…. Пугали
маму… Что-то такое… А моя мама сбежала из больницы и спряталась у
бабушки. И тут я… Нашелся… Ну, родился, значит. Я все это подслушал…
Братика и сестрички у меня нет. А я очень хочу. А откуда дети берутся?
Я бы пошел и разыскал себе братика.
Бабушка мне по-разному отвечает:
— Бусел в клюве приносит. А то, бывает, на поле девочка вырастет.
Мальчиков в ягодах находят, если птица кинет.
Мама говорит иначе:
— Ты мне с неба упал.
— Как?
— Дождь пошел, и ты мне прямо на руки упал.
Тетя, ты писательница? Как это меня могло не быть? А где бы я был?
Где-то высоко, на небе? А может, на другой планете…"
Юля Каско -- 11 лет,
"Раньше я любила ходить на выставки… Смотреть картины…
В наш город привезли выставку о Чернобыле… Бежит по лесу жеребенок,
он из одних ног, их восемь-десять, теленок с тремя головами, сидят в клетке
лысые кролики, ну как пластмассовые… Люди гуляют по лугу в скафандрах…
Деревья выше церквей, а цветы, как деревья… Я до конца не досмотрела.
Наткнулась на картину: мальчик тянет руки, может, к одуванчику, может, к
солнцу, а у этого мальчика вместо носа… хобот. Захотелось плакать,
кричать: "Не надо нам таких выставок! Не возите! И так вокруг все говорят о
смерти. О мутантах. Не хочу!!" Первый день на выставке были люди, пришли, а
потом ни одного человека. В Москве, Петербурге, писали в газетах, на нее
ходили толпами. А у нас -- пустой зал.
Я ездила в Австрию на лечение, там есть люди, которые могут повесить
такую фотографию у себя дома. Мальчика с хоботом… Или вместо рук у него
ласты… И каждый день на нее смотреть, чтобы не забывать о тех, кому плохо.
Но когда живешь тут… То это не фантастика и не искусство, а жизнь. Моя
жизнь… Если мне выбирать, то лучше повешу в своей комнате красивый пейзаж,
чтобы все там было нормальное: и деревья, и птицы. Обыкновенное.
Радостное…
Хочу думать о красивом…"
Ваня Коваров -- 12 лет,
"В первый год после аварии…
У нас в поселке исчезли воробьи… Они валялись всюду: в садах, на
асфальте. Их сгребали и вывозили в контейнерах с листьями. В тот год листья
не разрешали жечь, они были радиоактивные. Листья хоронили.
Через два года воробьи появились. Мы радовались, кричали друг другу: "Я
вчера видел воробья… Они вернулись…"
Пропали майские жуки. Их до сих пор у нас нет. Может, они вернутся
через сто или тысячу лет, как говорит наш учитель. Даже я их не увижу… А
мне девять лет…
А как моя бабушка? Она же старенькая…"
Вадим Красносолнышко -- 9 лет,
"Первое сентября… Школьная линейка…
И ни одного букета. В цветах, мы уже знали, много радиации. Перед
началом учебного года в школе работали не столяры и маляры, как раньше, а
солдаты. Они косили цветы, снимали и увозили куда-то землю на машинах с
прицепами. Вырубили большой старый парк. Старые липы. Баба Надя… Ее всегда
звали в дом, когда кто-нибудь умирал. Поголосить. Почитать молитвы. "Молния
не ударила… Сушь не напала… Море не залило… Лежат как черные гробы…
—- Она плакала над деревьями, как над людьми. -- А, мой ты дубок… Моя ты
яблонька…"
Вася Микулич -- 15 лет,
А через год нас всех эвакуировали, деревню закопали. Мой папа -- шофер,
он ездил туда и рассказывал. Сначала вырывают большую яму… На пять
метров… Подъезжают пожарники… Из брандспойтов моют дом с конька до
фундамента, чтобы не поднять радиоактивную пыль. Окна, крышу, порог % все
моют. А потом кран стягивает дом с места и ставит в яму… Валяются куклы,
книжки, банки… Экскаватор подгребает… Все засыпают песком, глиной,
утрамбовывают. Вместо деревни -- ровное поле. Там лежит наш дом. И школа, и
сельсовет… Там мой гербарий и два альбома с марками, я мечтала их забрать.
Был у меня велосипед… Его только мне купили…"
Антон Нашиванкин -- 14 лет,
"Мне -- двенадцать лет…
Я все время дома, я -- инвалид. В нашем доме почтальон приносит пенсию
мне и дедушке. Девочки в классе, когда узнали, что у меня рак крови, боялись
со мной сидеть. Дотронуться. А я смотрела на свои руки… На свой портфель и
тетрадки… Ничего не поменялось. Почему меня боятся?
Врачи сказали: я заболела, потому что мой папа работал в Чернобыле. А я
после этого родилась.
А я люблю папу…"
Марат Татарцев -- 16 лет,
"Я никогда не видела столько солдат…
Солдаты мыли деревья, дома, крыши… Мыли колхозных коров… Я думала:
"Бедные звери в лесу!" Их никто не моет. Они все умрут. И лес никто не моет.
Он тоже умрет".
Учительница сказала: "Нарисуйте радиацию". Я нарисовал, как идет желтый
дождь… И течет красная река…"
Юля Тараскина -- 15 лет,
"С детства любил технику… Я мечтал… Вырасту - буду технарь, как
папа, он технику обожал. Мы вместе с ним все время что-то конструировали.
Строили.
Папа уехал… Я не слышал, как он собирался. Я спал. Утром увидел
заплаканную маму: "Наш папа -- в Чернобыле".
Ждали папу, как с войны…
Он вернулся и снова стал ходить на завод. Ничего не рассказывал. А в
школе я всем хвастался, что мой папа приехал из Чернобыля, он -- ликвидатор,
а ликвидаторы -- это те, кто помогал ликвидировать аварию. Герои! Мальчишки
мне завидовали.
Через год папа заболел…
Мы ходили по больничному скверу… Это было после второй операции… И
он первый раз заговорил со мной о Чернобыле…
Работали они недалеко от реактора. Тихо-мирно, вспоминал, красиво. А в
это время что-то происходит. Сады цветут. А для кого? Люди из деревень ушли.
Ехали через город Припять: на балконе висит белье, горшки с цветами. Стоит
под кустом велосипед с брезентовой сумкой почтальона, набитый газетами и
письмами. И на ней птичье гнездо. Как в кино, я видел…
Они "чистили" то, что надо было бросить. Снимали грунт, загрязненный
цезием и стронцием. Назавтра -- все снова "щелкало."
"На прощание нам пожали руки и вручили справки с благодарностью за
самоотверженность"… Отец вспоминал и вспоминал. В последний раз вернулся
из больницы и сказал нам: "Если останусь жив, никакой химии, никакой физики.
Уйду с завода… Только в пастухи…"
Мы с мамой остались вдвоем. Я не пойду в технический институт, как
мечтает моя мама. В тот, где папа учился…"
"У меня есть маленький брат…
Он любит играть в "Чернобыль". Строит бомбоубежище, засыпает песком
реактор… Или нарядится пугалом, бегает за всеми и пугает: "О-о-о! Я %
радиация! О-о… Я % радиация!"
Его еще не было, когда это случилось".
Катя Шевчук -- 14 лет,