Мне было пять, и я была сказочно богата. Я сидела на полу посреди самой обычной игровой комнаты самого обычного детского садика и была самой необычной девочкой на свете. Потому что в правом кармане голубого ситцевого платья у меня был рубин величиной с колесо от игрушечного грузовика. Я старалась не подавать виду и сохранять невозмутимость. Но в душе у меня все замирало от восторга. Я водила большим пальцем по его прохладным граням, время от времени доставала, смотрела, как он красиво переливался на свету - и чувствовала, что передо мной раскрываются удивительные перспективы. Я вот-вот должна была отправиться в путешествие, открыть Новую Гвинею, как Миклухо Маклай, построить там собственный дворец и еще один для бедных аборигенов, купить большое белое пианино, завести хомячка и щенка колли и целыми днями смотреть мультики. Я представляла, как обрадуется мама и как удивятся дворовые друзья.
Когда настало время тихого часа, я аккуратно сложила платье на стульчик и пошла придумывать торжественную речь, с которой я буду вручать дворец благодарным новогвинейцам. А когда я проснулась, мир рухнул. Я сразу почувствовала неладное – еще на подходе к стулу: платье не лежало, оно висело на спинке. Поспешно надев его и запустив руку в карман, я поняла, что все. Пиздец Новой Гвинее. Я еще не знала такого емкого слова, но с предельной ясностью ощущала, что произошел именно он. В пять лет я впервые почувствовала парализующую боль беспомощности – когда всего секунду назад мир был щедрым, добрым и полным приключений, а теперь впереди только мрак, ужас и отчаяние.
Я ходила и спрашивала у всех, не видел ли кто, не брал ли. В конце концов выяснилось, что нянечка споткнулась о стул, платье упало, из кармана вылетел огромный острый осколок, и она выбросила его от греха подальше, чтобы не никто не порезался. Когда я попыталась объяснить про рубин, про пианино, про Миклухо Маклая, меня подняли на смех. Меня спросили, где я его нашла. Я рассказала, что нашла его при самых располагающих обстоятельствах - во время прогулки, сразу за забором. Мне сказали, что это простое стекло, рубины – большая редкость и очень дорого стоят, они не валяются за заборами. Я услышала, что рубины – большая редкость и очень дорого стоят, и не валяются за заборами. С той минуты прошло девятнадцать лет, но громче, безысходнее и горестнее, чем в тот момент, я не плакала потом ни разу в жизни.
В этих слезах было все – невыносимость предательства взрослых (как же они могли выбросить то, что мне было так дорого?), ненависть к собственной глупости (дурадурадура, сама виновата, оставила без присмотра), жалость к бесприютным хомячкам, к некупленному колли и ощущение, что больше никогда. Что конкретно никогда, я не знала, но совершенно точно чувствовала: Никогда. Ничего. И от этого Ничего я захлебывалась с утроенной силой, и казалось, меня вот-вот разорвет пополам.
И тогда одна из воспитательниц сделала вещь, которая даже сейчас поражает меня до глубины души. Она взяла со стола вазу из прозрачного красного стекла, такую, помните, с волнистым краем – они у всех были. Взяла полотенце. И сказала: «Пошли». И я пошла. Она вывела меня во двор, села на корточки, обернула вазу полотенцем и со всей силы ударила сверток об асфальт. В свертке глухо хрустнуло. Она раскрыла полотенце. И внутри были они – рубины. Она выбрала самый большой и отдала мне. Я взяла. Положила в карман. Он был таким же прохладным, и у него тоже были грани, которые можно было аккуратно пощупать большим пальцем. Он так же красиво переливался на свету. Я перестала рыдать, сказала спасибо, вернулась в игровую комнату, села на пол и попыталась представить все заново. Через минуту я встала с пола, пошла и выбросила рубин в мусорное ведро.
Потому что это было простое стекло, а рубины – большая редкость, очень дорого стоят и не валяются за заборами.
P.S. Потом мне подарили еще много настоящих драгоценных камней. Но про тот красный осколок вазы я помню до сих пор.