Группа работает со мной до самого вечера: мою кожу превращают в блестящий атлас, разрисовывают руки, а на все двадцать идеально подготовленных ноготочков наносят узоры в виде языков пламени. Вения делает прическу: заплетает огненно-красные пряди в косу, начиная от левого виска, затем поверх головы и вниз к правому плечу. На лицо наносят слой светлого крема, стирая все мои черты, и рисуют их заново. Огромные темные глаза, яркие полные губы, ресницы, от взмаха которых разлетаются искры света. Наконец, покрывают все тело порошком, и я сияю словно окутанная золотой пыльцой. Потом входит Цинна, что-то неся в руках - вероятно, мое платье, из-за чехла нельзя разглядеть. - Закрой глаза, - приказывает он. Я ощущаю шелковистую ткань, скользящую по обнаженной коже, и тяжесть, опустившуюся на плечи. Платье весит, наверное, не меньше сорока фунтов! Я хватаюсь за руку Октавии и вслепую сую ноги в туфли, с радостью обнаруживая, что каблуки у них дюйма на два ниже, чем у тех, в которых меня заставляла ходить Эффи. Пару минут на мне еще что-то одергивают и поправляют. Потом тишина. - Можно открыть глаза? - спрашиваю я. - Да, - отвечает Цинна. Существо, которое я вижу перед собой в большом зеркале, явилось из другого мира - оттуда, где кожа блестит, глаза вспыхивают огнями, а одежда из драгоценных камней. Платье - это что-то невероятное! - целиком покрыто сверкающими самоцветами: красными, белыми, желтыми и кое-где, на самых краешках огненных узоров, голубыми. При малейшем движении меня словно охватывают языки пламени. Нет, я не красивая, я не великолепная, я - ослепительная как солнце. Какое-то время мы просто стоим и любуемся. - О, Цинна, спасибо, - шепчу я. - Покружись, - говорит он. Я вытягиваю руки в стороны и вращаюсь. Все восхищенно ахают. Цинна отпускает группу и просит меня походить в платье и туфлях. К ним и привыкать не надо, они гораздо удобнее, чем те, что приносила Эффи. Платье нисколько не мешает при ходьбе, и его не приходится подбирать - одной заботой меньше. - Ну, значит, к интервью ты готова? - спрашивает Цинна. По выражению его лица я догадываюсь, что он разговаривал с Хеймйтчем. И знает, какая я никудышная. - Хуже некуда. Хеймитч назвал меня дохлой рыбой. Как мы ни пробовали, ничего путного не выходит. Мне не годился ни один образ из тех, что он предлагал. Цинна на минуту задумывается. - Почему бы тебе не быть просто самой собой? - Собой? Тоже не подходит. Хеймитч говорит, я мрачная и враждебная.
Сьюзен Коллинз - "Голодные Игры"