Много ерунды происходит от желания людей понравиться. Синдром Хлестакова: хотите видеть меня таким? Пожалуйста! Этаким? Рад стараться!
Существо мужского пола должно обеспечивать прожиточный минимум жене, детям и людям, за которых это существо в ответе. Так, во всяком случае, считали в моей семье в городе Саратове. Вот и всё. 90-е? Ничего страшного тогда не происходило. Я работал: ставил спектакли, зарабатывал деньги за границей. Не переживал, а делал своё дело. Ничего драматического — наоборот даже: в 95-м у меня родился сын Павел.
Я думал: что бы я хотел показать своим сыновьям, какое кино. Точно знаю — «Возвращение» Звягинцева и «В людях». Там дед внуку говорит: «Ты, Лексей, не медаль и висеть тебе у меня на шее нечего. Шёл бы ты, Лексей, в люди». Здорово, да?
Все эти разговоры, что кино убило театр, — чушь собачья. Немыслимая привилегия театра: приходит живой человек — ему предлагают действо, которое разворачивается только один раз, на его глазах. Вышли два актёра, вынесли коврик — и началось. 50 лет назад Михаил Ромм предрек театру смерть — от кинематографа. Прошло 50 лет — никаких сообщающихся сосудов из театра и кино не вышло. Наоборот, кино по-прежнему паразитически употребляет театральных актёров.
Стабильная ситуация в стране — сама собой, искусство — само собой. Да, актерам стало чуть полегче, в литературе — какое-то оживление: братья Пресняковы, Сигарев. Это все ясные, пронзительные голоса, пытающиеся всерьёз рассказывать о времени. Но дело-то не в стабильности вовсе. Виктор Астафьев писал и в советской действительности, и в постсоветской, в первые годы «капитализма с нечеловеческим лицом» — умудряясь сохранять достоинство и в те, и в иные эпохи. Так всегда бывает, когда пишешь, думаешь вглубь.
Не надо бояться быть глупым, смешным, нелепым. Человек так устроен, что в нем масса интересного чаще всего остается за кругом нашего внимания. Мы идем по первому слою.
Русское телевидение — дремучее. Стоянов и Олейников — мне симпатичны. Толстая со Смирновой — пища для моего ума, не всегда, правда, вызывающая одинаковый аппетит. Но лучшее — спортивные передачи. Особенно когда «Спартак» играет и когда красивые русские девочки выигрывают у разных девочек иностранных — смотрю взахлёб. Но меня это телевидение не пугает: у меня же пульт есть! Пошли вон, дураки паршивые.
От чего мне смешно сегодня? Во все времена смешно — от одного и того же: несовершенства человека. И в этом смысле нет разницы между «Похороните меня за плинтусом» ныне живущего писателя Павла Санаева и — «Мертвыми душами».
Убийственный трюк Жени Евстигнеева, моего друга: в «Оптимистической трагедии» он привязывал на кадык себе бабочку — и бабочка эта гуляла вверх и вниз, довольно зримо для зрителей.
Сегодня нет героев. Это нормально. Что-то я не шибко помню, чтобы французская революция рождала обилие героев. Всё больше тартюфы или какие-либо такие пакостники, дурачки, вроде Журдена. Сейчас наши главные киногерои — это «менты» и подросшие Гарри Потеры из «Ночного дозора». Моими героями были Соколов из «Судьбы человека», да даже мой мальчишка из «Шумного дня», но как-то все они удивительно далеки находились от юридической сферы и, уж тем более, от охраны общественного порядка. Для меня герои — настоящие, не киношные — просто русские интеллигенты: Лихачев, Солженицын.
Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, — ушло безвозвратно. Хочешь жить — научись зарабатывать. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей — ту свободу, которую получил.
Зрелищность для меня не бранное слово. Да будьте вы семи пядей во лбу и переполнены самыми значительными гуманными идеями, но если театральное действо не зрелищно — не будут вас смотреть. Люди уйдут из зрительного зала, невзирая на дороговизну билетов. Сначала они голосуют рублём, потом — ногами. Психологический театр хорош, когда он зрелищен. Когда он дидактичен — не проще ли организовать театр комнатный или квартирный? Был такой замечательный сотрудник во МХАТе Григорий Кристи. Он жил с братом у Пушкинской площади, и у них в огромной квартире был театр. Я периодически бывал в этом интеллигентнейшем доме и — скучнейшем театре. Как говорится, минуй нас пуще всех печалей.
Талант — единственное, что меня может тронуть. Читаю Кутзее — это меня трогает. И еще — человек со странной фамилией Алексей Иванов, пишущий о Соединённых Штатах Зауральской республики. Талант — он означает и учёт времени, стоящего на дворе. Но только не в смысле конъюктуры — а в том, что идеал, как утверждают культурологи, меняется каждые семь лет.
Актёр, адекватно воспринимающий окружающий мир, то есть адекватно оценивающий предлагаемые обстоятельства — сила невиданная. Мои учителя говорили: от существа к существу о существе по существу. Сочетания такого рода в театре встречаются всё реже и реже: всё более как-то получается не по существу. Слова естественно произносимые, но не более того, за которые платит довольно большие деньги кинематограф и, особенно, телевидение, в театре для меня — цены не имеют.
В эпоху Хрущева среди сельскохозяйственной техники был такой широкозахватный плуг. Современная мультипликация — она как этот плуг: широкозахватна. Скачков никаких пока не видно, зато воспроизводит себя неплохо.
Сын был маленьким — прихожу поздно, он ждет меня и говорит: «Ты подними меня верх». Делает паузу и добавляет: «Неожиданно».