Через какое-то время я сдаюсь. Перестаю разговаривать, отвечать на вопросы, отказываюсь от воды и пищи. Пусть колют мне в вены все, что им заблагорассудится, — этого мало, чтобы поддерживать на плаву человека, утратившего волю к жизни. Кстати, любопытная мысль: когда я умру, Пита могут наконец оставить в покое. Хотя бы в качестве безгласого прислужника будущим трибутам Двенадцатого дистрикта. А там, со временем, можно будет подумать и о побеге. Получается, моя смерть еще могла бы его спасти. Впрочем, неважно. Достаточно и того, чтобы умереть назло. Прежде всего, назло Хеймитчу ведь именно он превратил и меня, и Пита в марионеток. А я-то ему доверяла. Сама отдала в руки то, что было мне дорого… Предатель. «Вот почему тебя и не допускают к серьезным планам», — сказал он. Верно. Кто же в здравом уме свяжется с девушкой, не способной увидеть разницу между врагом и другом? Бесконечно подходят люди, чтобы поговорить, но для меня теперь их голоса — точно стрекот насекомых из джунглей. Бессмысленные, отдаленные звуки. Опасные, только если к ним подойти слишком близко. Стоит мне различить хоть слово, как я начинаю стонать и требовать успокоительного, потом уже все безразлично.

(с) И вспыхнет пламя.