Кто-то считает: «10, 9, 8… 3, 2, 1», и вот мы в эфире. Вся страна смотрит сейчас на нас. Цезарь Фликермен, как всегда, великолепен: дурачится, шутит, замирает от восторга. Еще на первом интервью он и Пит легко нашли контакт друг с другом, так что поначалу мне почти не приходится ничего говорить, только улыбаться, пока они беседуют, будто старые приятели. Но постепенно вопросы становятся серьезнее и требуют более полных ответов. - Пит, ты уже говорил в пещере, что влюбился в Китнисс, когда тебе было… пять лет? - Да, с того самого момента, как я ее увидел. - А ты, Китнисс, сколько времени потребовалось тебе? Когда ты впервые поняла, что любишь Пита? - Э-э, трудно сказать… Я улыбаюсь и в отчаянии смотрю на свои руки. Помоги! - Что до меня, я точно знаю, когда меня осенило. В тот самый момент, когда ты, сидя на дереве, закричала его имя. Спасибо, Цезарь! Я ухватываюсь за подсказку. - Да, думаю, тогда это и случилось. Просто… Честно говоря, до этого я старалась не думать о своих чувствах. Я бы только запуталась, и мне стало бы гораздо тяжелее, если бы я поняла это раньше… Но тогда, на дереве, все изменилось. - Как думаешь, почему это произошло? - спрашивает Цезарь. - Возможно… потому что тогда… у меня впервые появилась надежда, что я его не потеряю, что он будет со мной. Хеймитч, стоящий позади оператора, облегченно переводит дух; значит, я все сказала правильно. Цезарь достает из кармана носовой платок и какое-то время будто бы не способен говорить, так он растроган. Пит прижимает лоб к моему виску: - Теперь я всегда буду с тобой, и что ты станешь делать? Я смотрю ему в глаза: - Найду такое место, где ты будешь в полной безопасности. И когда он меня целует, по залу проносится вздох. Отсюда разговор естественным образом переходит к тем опасностям, которые нас поджидали на арене: огненным шарам, осам-убийцам, переродкам, ранам. И тут Цезарь спрашивает Пита, как ему нравится его «новая нога». - Новая нога? - кричу я, совсем забыв про камеры, и задираю штанину на брюках Пита. - О нет! Вместо живой кожи я вижу сложное устройство из металла и пластика. - Тебе не сказали? - негромко спрашивает Цезарь. Я качаю головой. - У меня еще не было времени. - Пит пожимает плечами. - Это я виновата. Потому что наложила жгут. - Да, ты виновата, что я остался жив. - Это правда, - говорит Цезарь. - Если бы не ты, он бы истек кровью. Наверное, это так, но все равно я так расстроена, что в глазах стоят слезы, и я прячу лицо на груди у Пита, чтобы не расплакаться перед всей страной. Пару минут Цезарю приходится уговаривать меня повернуться обратно к камерам. После этого он еще долго не задает мне вопросов, давая прийти в себя. До тех пор пока речь не заходит о ягодах. - Китнисс, я понимаю, что тебе тяжело, но я все-таки должен спросить. Когда ты вытащила ягоды… о чем ты думала в тот момент? Я отвечаю не сразу, стараюсь собраться с мыслями. Вот он, самый важный вопрос. Сейчас я либо окончательно восстановлю Капитолий против себя, либо сумею убедить всех, что безумно боялась потерять Пита и не способна отвечать за свои поступки. Очевидно, моя речь должна быть долгой и убедительной, но я лишь мямлю едва слышно: - Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него, - Пит? Хочешь что-нибудь добавить? - Нет. Я могу только повторить то же самое. Цезарь прощается с телезрителями, и камеры выключают. Слышны смех и слезы, поздравления, но я не уверена, что все прошло гладко, до тех пор, пока не подхожу к Хеймитчу. - Хорошо? - шепчу я. - Лучше не бывает.
Сьюзен Коллинз - "Голодные игры"