Однажды сквозь тонкие перегородки их новой квартиры в Водопьяном переулке Осип услышал резкий голос возмущенной Лили: "Разве мы не договаривались, Володечка, что днем каждый из нас делает что ему заблагорассудится и только ночью мы все трое собираемся под общей крышей? По какому праву ты вмешиваешься в мою дневную жизнь?!" Маяковский молчал. "Так не может больше продолжаться! Мы расстаемся! На три месяца ровно. Пока ты не одумаешься. И чтобы ни звонить, ни писать, ни приходить!"

А ведь Осип предупреждал Володю, что такое может случиться. Он давно принял поставленные женой условия игры. Маяковский на словах тоже вроде бы их принял, но не ревновать не мои о романе Лили с высокопоставленным советским чиновником Александром Краснощековым судачили все кому не лень. Брик урезонивал Маяковского: "Лиля - стихия, с этим надо считаться. Нельзя остановить дождь или снег по своему желанию". Однако душеспасительные речи Оси действовали на Маяковского как красная тряпка на быка. Однажды после такого разговора вся обивка кресел клочьями валялась на полу, там же, где отломанные ножки.

Новый 1923 год Маяковский встретил в непривычном одиночестве в своей комнатке в Лубянском проезде, обычно служившей ему рабочим кабинетом. В полночь чокнулся со смеющейся Лилиной фотографией и, не зная, куда деться от тоски по Лиле, засел за поэму "Про это" - пронзительный крик о "смертельной любви поединке". Все вокруг конечно же знали, что Маяковский страдает оттого, что "Лиличка" его выгнала. Даже знакомый трактирщик сочувственно подмигивал ему и наливал водки в долг.

Лиля постоянно натыкалась на Маяковского то в подъезде, то на улице. На столе у нее как снежный ком росла кипа записок, писем и стихов, передаваемых через домработницу Аннушку. "Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, люблю, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь".