У Кастиэля рваные, потрепанные, ветхие джинсы.
Каждый раз, когда он, разминая затекшие ноги, поднимается с пола, там остается несколько светло-голубых нитей, на щепках необтесанных, грязных половиц.
- Казарма, - постоянно вздыхает Чак. - Походные условия.
- А мне и тут хорошо.
Кастиэль затягивается умело свернутым косяком и начинает дергать нитки из прорехи на колене.
Кастиэлем его уже никто не зовет.
Все, должно быть, понимают, что ангельское имя ему - как соль на раны.
Всем, должно быть, нестерпимо хочется вычеркнуть из памяти это имя.
Некий Кастиэль был надеждой на спасение, утраченным светлым шансом.
А кто этот мужчина?
Короткое, отрывистое "Кас" подходит ему куда больше.
Здесь не ходят строем.
Здесь не отдают честь.
Здесь нет званий и повышений.
Отсюда только две дороги - в гроб или в стаю озверевших нелюдей.
Убивать.
- У нас не осталось ничего, кроме этой войны, - цедит сквозь зубы Дин, остервенело шуруя шомполом в стволе ружья.
- Да у нас не осталось вообще ничего, - легкомысленно замечает Кас.
Через несколько часов он, потеснив Дина плечом, сует что-то в дуло очередной винтовки.
- К черту войну, а?
Дин вытаскивает из ствола ромашку, бросает на пол, топчет ее каблуком.
- Хиппи недоделанный.
- Make love, not war, - Кас качает головой. У него мутный взгляд и блуждающая улыбка.
Уже который день в лагере пахнет опиумом и отчаянием.
Кас сдавленно смеется, впуская в легкие сладковатый дым.
Кастиэль научился смеяться.
" Не иначе, как конец света близко", - думает Дин. - "Обкуренный ангел в отставке, восьмое чудо света".
В воздухе витает пряный душистый букет запахов дорогого красного вина из хрустального бокала, искрящегося сотней граней.
Сэм когда-то сказал "да".
Дин неловко вытирает нос рукавом и утыкается лицом в пропахшую потом и костром рубашку Каса.
Нет ничего другого, кроме этого.
Они часто выходят на охоту по ночам, только вдвоем.
Кас играет складным ножом - клац-клац, клац-клац, все время, и чувствует себя все еще полезным.
Дин про себя зовет его командиром роты смертников.
Он целует Дина, слизывая с губ тончайший налет пыли, пепла, и пороха, и языком проталкивает ему в рот таблетку.
- Мы сломались, любовь моя. Дошли до ручки, до точки, штопором входим в эпоху декаданса, - бессвязно шепчет Кас ему на ухо, уставший, небритый, че-ло-век.
Дин зажмуривает глаза.
Дин раскусывает пилюлю.
Конец