Рано или поздно.
Взрослые люди, мы понимаем: ничто не вечно в этом лучшем из миров. В том числе и те отношения, которые мы сами взрастили.
Больше всего на свете я ненавижу агонию чувств, когда парочка тужится из последних сил, сохраняя на лицах вымученные улыбки. Зачем? Мы не сопливые подростки, верящие в то, что у них «это навсегда, до тех пор, пока смерть не разлучит нас».
Мы не романтики. Мы практики. И в этом наша боль и беда.
Уже не так бьется сердце в предвкушении встречи. Уже не так сбивчивы слова. Уже нет тех милых глупостей, которыми обмениваются влюбленные вне зависимости от возраста.
Все стихает, исчезает, перегорает.
Наверное, это правильнее всего – вспыхнуть и сгореть. Да, горение – сначала боль, а потом уже наслаждение. Но только в пламени страсти можно понять, насколько прекрасное чувство было тебе дано. Переболев и переосмыслив все заново, не тянет вернуться на заброшенное пепелище. Не мучает бессовестно-наивная надежда, выискивающая жадным бельмом хоть какие-то ростки. Не лезут в голову идиотские мысли «а как могло быть, если бы…»
Никак!
Потому что "бы" – самая мерзкая частица русской речи. Условность, параллельная история… Но прошлое дается только один раз, и это – твое собственное прошлое. То, которое не изменишь никогда.
Просто мы уже слишком мудры, чтобы слепо верить в глупейший «авось». Мы слишком циничны для того, чтобы заниматься самообманом. И слишком любим друг друга для того, чтобы превращать наслаждение в пытку.
Не нужно слов утешений. Не нужно искать на моем лице гримасу печали. Я не дам повода злорадствовать или сочувствовать. Я и без того знаю, что каждый день с любимым человеком надо переживать как последний. А когда этот день все-таки настает, я встречаю его не как катастрофу локального масштаба, а приветствую грустной улыбкой, какой обмениваются старые знакомые. В конце концов, так должно случиться.
Рано или поздно.
Не будет лишних слов. Не будет бессмысленных жестов.
Мы изгои этого мира, где любовь разложена по полкам, а мы, возможно, не вписываемся в рамки, заданные всесильным обществом. Если вдуматься, ему не нужны влюбленные. От них слишком много шума, суеты и бессмысленной возни. Но мы не хотели играть по правилам изначально. Наша любовь была запретной. Дикой. Страстной. Ненасытной. Безумной и безнадежной, но от этого такой прекрасной и великой. Потому что когда с гор сходит лавина, она не интересуется у гордой травинки мнения по поводу стихии. Лавина сносит все. Так и наше чувство смело здравый смысл и пустило его вниз по склону громыхающей пустой жестянкой.
Дни свертывались в мгновения. Часы растягивались в вечность. Пламя свечек казалось ледяным под жаром поцелуев. Солнечный свет – тусклым при взгляде глаза в глаза. Вечность была близкой даже нам, циникам, обожженным не одним десятком романов.
А потом, когда ласки становились менее бурными, когда выравнивалось дыхание и перевернутый мир снова занимал прежнее место, мы просто молчали, вытянувшись на узкой кровати рядом друг с другом и неотрывно смотрели друг другу в глаза. И терялись в этом пересечении расширенных зрачков.
Мы так часто говорим, что за счастье надо расплачиваться. Увы, да. Но знаете… Есть такое счастье, за которое не жалко расплачиваться. И мы даже знаем счет, который нам выставят под занавес. От нас потребуют расставания без права на возрождение. Ведь самая большая боль – это бессилие. А начать все заново мы не сможем как раз потому, что не будет у нас сил поднять эту ношу. Память рук, глаз, губ, невыплаканных слез и невысказанных слов тяжким грузом лежит на душе, и не начать нам все заново, не забыть и не простить.
Но понимая все это, мы каждым шагом приближаем себя к пропасти. И даже балансируя на самом краю, знаем, что если и суждено нам сорваться сейчас, то пусть это падение станет последним взрывом восторга. Одним на двоих.
«И каждый раз на век прощайтесь, когда прощаетесь на миг». Хороший рецепт… Но в этот раз – не для нас.
Мы собирались проститься не на миг. Мы знали, что впервые за многие дни поступаем правильно. ПРА-ВИЛЬ-НО. Давай, скажи это раздельно, отчетливо. Чтобы покатать на языке редкое для нас слово, стараясь поймать хоть какое-то лингвистическое послевкусье. Нет. Не поймать. Пресно оно, слово это. Пресно и противно. Поэтому даже в эту правильность мы добавляем свою щепотку специй.
… Мы встречаемся на станции метро. И подходим к условленному месту минута в минуту. Опоздать не имеем права. Прийти раньше не позволит гордость. И встретившись, долго-долго смотрим друг другу в глаза. Смотрим понимающе. Влюблено. Нежно.
– У меня была дурацкая идея купить цветы…
– Ага, у меня тоже.
Мы заливисто хохочем, ловя на себе недоуменные взгляды окружающих. Да уж… На расстающуюся парочку мы совсем не смахиваем. И это хорошо. Даже если сквозь смех глухой затычкой слышен стоящий в горле комок.
– Очаровательно бы выглядели. Обмен любезностями, ха!
– Нет, ну почему же. Цветок можно в горшке купить.
– Точно. И в случае чего сразу надеть на голову.
– Прекрати.
Мы снова серьезны. Идем по аллее, пиная опавшее осеннее золото. Холодный ветер доносит до нас запах горящей листвы. Запах скорби. Запах, предвещающий зиму, когда мороз сковывает льдом не только воду. Есть холод куда страшнее того, что отмечает ртутный столбик в термометре за окном.
Мы молчим. Зачем нужны слова там, где и так все понятно? Бессмысленное сотрясение воздуха не даст ничего, а только сделает боль осязаемее.
Только от одного мы никак не можем отказаться. Потому что требование тела сливается с требованием души, а этот дуэт мы не в силах заглушить никакой волей. Мы целуемся горячо, ожесточенно, кусая губы, впитывая друг друга до донышка… И в какой-то момент понимаем, что наше желание сильнее любого рационализма.
– Пойдем ко мне…
И мы не идем, мы бежим, расталкивая прохожих, навстречу охватившей нас страсти, пока здравый смысл не подал скрипучий голос.
Плоть к плоти. Безумие к безумию. Боль к боли. Наши объятия отчаянны, наши поцелуи горьки, наша нагота бесстыдна. Наши голоса звучат не прощальным менуэтом, а подстегивают бешеный танец, самый вечный танец на этой земле, самое сладкое соперничество. Мы живем и умираем в одно мгновение. Каждое из которых – каждое! – последнее. И мы знаем это.
В последний раз мы чувствуем друг друга так близко.
В последний раз наши губы так горячи.
В последний раз мы шепчем друг другу слова любви.
Обжигающие волны перекатываются через наши разгоряченные тела, и нас кружит, кружит, кружит торнадо, поднимающееся из потаенных глубин.
И когда одновременный полет внезапно обрывается на самой высокой ноте, когда вся вселенная помещается в одной-единственной секунде максимального наслаждения, когда освобожденный огонь страсти жадно уничтожает время и пространство, мы понимаем, что все кончено.
Красиво и безвозвратно.
Так, как мы и хотели.
Так, как должно быть по всем правилам.
Но разве человеками пишутся законы человеческие?
Дождь… Еще один прекрасный повод задержаться в квартире ненадолго, пусть эти минуты ничего не решат. Оконное стекло плачет холодными каплями.
Мое лицо пылает, все еще храня тепло твоих поцелуев. Мы стоим друг от друга на расстоянии вытянутой руки.
– Дурацкая привычка не носить с собой зонтик.
– Ничего, дождь сейчас прекратится.
Я чуть не делаю шаг в твою сторону. Проклятая слабина! Мне все еще хочется обнять тебя, прижаться крепко-крепко, зарыться в твои волосы и долго вдыхать этот смешанный запах парфюма и еще не остывшей страсти. Но нельзя… Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Выдох. Вдох. Выдох.
Жизнь человека начинается вдохом. И криком, которым он возвещает миру о своем появлении на свет. Я сейчас тоже кричу. Безмолвно.
Сердце выбивает рваный ритм не начатой мелодии. В ушах пульсирует кровь.
Это страшное слово "все".
Обрыв, за которым нет моста.
И оглядываясь назад, я осознаю, что ты на другом берегу. Пропасть легла не между нами, а в нас самих. Глупо. Но закономерно. И тошно именно от этой самой логичности и последовательности. А противно от того, что завтра наступит с зудящим чувством потери. Мы отвыкли терять. И теперь нам предстоит учиться заново.
Для нашего чувства, возможно, слишком поздно.
… Но будь проклято мое дурацкое самолюбие! Ведь тянет написать совсем другое.
Слишком рано.