И поэтому я толком не участвую в происходящем, не позволяю себе слушать это или поверить в это, или думать об этом, пока капельдинер ведёт меня в крохотную комнату, отворяет дверь и закрывает её, и вдруг Миа оказывается здесь. Действительно здесь. Человек из плоти и крови, а не призрак.
Мой первый порыв – не схватить её, не поцеловать, не закричать на неё. Я хочу лишь коснуться её щеки, ещё пылающей после вечернего представления. Хочу пробиться через разделяющее нас пространство, измеряемое в футах – не в милях, не в континентах, не в годах – и поднести мозолистый палец к её лицу. Мне хочется коснуться Мии, чтобы убедиться, что это и правда она, а не один из тех снов, которые бывали у меня так часто после её отъезда, когда я видел её ясно как божий день, готовый поцеловать её или забрать её с собой, лишь бы проснуться рядом с Мией вне пределов досягаемости.
Но я не могу прикоснуться к ней. Это привилегия, которую аннулировали. Против моей воли, но всё же аннулировали. Говоря о воле, мне приходится мысленно удерживать руки на месте, сдерживать дрожь, чтобы не превратиться в отбойный молоток.