Два кладбища лежали бок о бок по сторонам двух небольших холмов, между ними тек Кладбищенский ручей - медленный, торжественный, как похоронная процессия в жаркий день, - с отличной форелью.
Смерть не возражала против того, чтобы я ловил в ручье рыбу.
На одном кладбище росли деревья, политая из ручья трава весь год сохраняла зелень и свежесть Питера Пэна, у могил высились мраморные надгробия, памятники и склепы.
Другое кладбище предназначалось для бедных: деревья на нем не росли, а трава за лето становилась бурой, как спущенные автомобильные шины, и тихо ждала, когда поздней осенью появится наконец механик-дождь.
Мертвым беднякам не ставили роскошных памятников. Надгробиями им служили деревянные таблички, похожие на горбушки черствого хлеба.
<…>
Однажды, собираясь домой и отмывая в ручье форель, я вдруг представил, что иду по бедному кладбищу, подбираю траву, стеклянные и консервные банки, таблички, увядшие цветы, жуков, сорняки, прах, потом прихожу домой, зажимаю тисками крючок, цепляю к нему слепленную из всего этого добра наживку, выхожу во двор и, забросив крючок высоко в небо, смотрю, как она летит за облака и пропадает в вечерних звездах.