Укутавшись в эту изморозь январских событий, мое душевное состояние не находило покоя. Оно отчаянно металось между очередными нахлынувшими идеями и книжкой про Эйнштейна в 700 страниц.
Танцевать хотелось отчаянно. Целоваться – до финальных действий.
Для певрого я все никак не могла найти времени, второе – присутствовало, но от этого становилось все тяжелее.
Я словила себя на мысли, что жизненные цели не только отсутствуют, но и (О, Боже), пепятствуют творческому росту, который и так переживал периоды глубочайших кризисов, добравшихся в конечном счете до манеры письма.
Манера эта меня не радовала. Я стала писать меньше, плохо и без того прежнего описания событий с легкой долей иронии, которая всегда была мне присуща.
На это, отчасти, воздейсвовал инкубатор психологических штурмов со стороны родителей и личное нежелание творить что-либо.
Только неизменное что-то во мне постоянно напоминало о том, что останавливаться нельзя. Потому что, если я остановлюсь, потеряю то единственное уважение к себе, которое имею.
Лавры былых писательских увлечений прошли, и теперь, я остро чувствую перемену «погоды». Именно той погоды, которая дает о себе знать всем тем, кто ищет роста. В чем угодно.
То, что я писала в 15, не подходит для 16-ти лет, и уж точно не приемлимо в 18. Не знаю, ждет ли кто-то от меня новых текстов, но я их жду точно. И скорее всего, они бдут со смыслом.