Однажды - дело было в декабре - одна моя хорошая знакомая, Индира, рассказывала мне о том, что в последнее время она много проводит времени в одном необычном месте с одним необычным человеком. Милый лепет восемнадцатилетних девиц восхитит любое нечерствое сердце, но скозь первое очарование в мою души заронились осколки любопытства и, не вытерпев и недели, я решился заглянуть.
Помещение куда более пустое, люди, куда более непривычнее, и совершенно чуждый образ их сосуществования встретили меня. Голые стены, пустые столы и - помню - чайник, стоящий посреди; вечно кто-то что-то рисует, заговаривает с тобой; вечно чей-нибудь смех и сердечные, полюбовные разговоры незнакомых тебе, но хороших людей. Несовсем уютно, совсем непривычно, немножко чуждо, чуть ли не до дикости, но открытые улыбки и ясные глаза большинства, ровно как и их светлые сердца располагали, завоевывали доверие, возбуждали интерес, вызывали радость.
Сам главные герой заведения вызвал не менее противоречивые ощущения, к слову. Мягкий, внимательный взгляд, но кричащая неразговорчивость; тонкость, изящность манеры держать себя, впрочем граничащая со скрытностью. Стертый возраст, вечно полуприсутствующий, вечно дымящий взгляд. Надели такого человека скверным сердцем - выйдет тот еще бес. В моих глазах за него заступились полное собрание Чехова и пластинка концерта Горовица, что я обнаружил в Доме. Им и поверил.
Со временем, кроме личных причин там появляться, я стал воодушевляться идеей. Хотел помогать знакомой, к которой испытывал самые теплые и искренние чувства, да и чему в жизни содействовать, чего искать хорошего, положительного, если не участвовать в подобном. Помогал, по мере сил и по представлению о необходимости.
И как Дом благодарил! С каким количеством - и это не ирония и не пафос - хороших, ярких, интереснейших людей я познакомился за то время! Сколько раз я их встречал на улице, весело перекидывался фразами, провожал глазами и думал: где ж бы я вас нашел, если не там, как бы увидел средь толпы? Я три года учусь на факультете, а дружбу вожу с двумя-тремя преповадателями. А какое счастье - хоть я и доказывал, что его нет - я испытал в тот день, когда по приглашению пришел - кажется, несколько месяцев назад? - на какое-то закрытое мероприятие, и увидел всех этих людей вместе? Да я хотел умереть по пути домой! Потому что бывают моменты, когда большей полноты ощущения не представляется возможным испытать, когда чувствуешь, что если оно и есть - счастье, то оно ни в литературе, ни в музыке, ни в деньгах, ни в славе, ни в чем-то-там-еще-каком-нибудь, а среди людей, красивых собою, красивых внутри, единодушных, единомысленных. А тогда их столько было вокруг!
Но это уже было тогда, когда дом стал для меня заброшенный. В нем почему-то покосились окна, скрипела, висевшая на пелтях, дверь; холодный ветер завывал и носился из улицы в дом, из дома в улицу, фортепиано визжало тысячей режащих и слух, и душу голосов, какие-то полуживые духи все время бормотали о чем-то противном и чувству, и рассудку, и дом сводил с ума. Из него хотелось бежать, но сводил он с ума больше всего воспоминанием о былом. Куда девались все те люди? Казалось, их не меньше пары сотен! А как ни зайдешь, все не увидишь знакомых глаз, а в новых лицах не встретишь привычного взгляда. Так я и перестал туда ходить. Так туда и перестали ходить многие. Так дом и опустел.