Меня везут через весь город. Мимо одной больницы. Потом за спиной остается другая. А меня всё везут и везут куда-то в настоящей карете.
«Карета скорой помощи» - так, кажется, называется эта колымага. На улице холодно, однако атмосферу в салоне автомобиля трудно описать простыми словами: это не жарища, и даже не финская сауна. Дежурный врач и водитель приоткрыли для себя окошко и дышат в него. Мне, больной, увезенной из дома в неизвестном направлении, дышать нечем. Да и незачем, наверное, поскольку на мои хилые крики о помощи никто в передней части авто не отзывается.
Мне плохо. И поэтому по большому счёту мне всё равно - куда именно меня везут: лишь бы скорее привезли. Вообще-то у меня острый аппендицит, который вот вот может лопнуть. Меня везут в хирургию, где мне предстоит увидеть реальных больных самого разного направления. И не только увидеть, но и контактировать, то есть иметь полную возможность подцепить любой «букет» заразных заболеваний.. Но пока мне всё равно, потому что мне просто плохо.
Наконец, подъехали к надписи на двери здания: «Приемный покой». Естественно, никакого покоя за ним не было да и быть не могло. Мозг мой, поверженный болезнью, соображал медленно и отрывочно.
Вот и палата. Кровать – прямая и жесткая, как сухой взгляд английской сиделки. Матрас – древний, облезлый и тонкий, словно простынка, - весь в безобразных недостиранных следах и разводах.
Вскоре в палату вошла пожилая энергичная медсестра и потребовала с меня анализов.
Опрос больного, носящий явно формальный характер, бесконечен и бессмысленен: сначала участковый терапевт, потом врач скорой помощи, потом дежурная по приемному покою, затем эстафету опросов принимает дежурная по этажу, а уж после – врач, отвечающий за непосредственное лечение… Через пару часов мне сделали операцию, т.к. я уже теряла сознание от боли.
Прийдя в себя после операции, я смогла разглядеть палату. Она представляла собой комнату на пять коек. Она очень напоминала зоопарковские обезьянники.
Каждую ночь из соседней палаты доносится нескончаемый сухой кашель. Кому-то явно нездоровится. Жалко и того человечка и себя, честное слово, полное ощущение собственной обреченности: даже если у тебя и не было никакой инфекции, теперь она потрясающе реальна.
Свидания родных и близких с больными ежедневны. Но первые пару дней ко мне не пускали никого.
Две недели моего прибывания в больнице были самыми ужасными днями моей жизни.
______________________________________________________________________
И всё-таки он наступил! Наступил-таки тот благодатный день, когда скромно, озираясь, потихонечку, мне удалось покинуть эту больницу. Живой и относительно здоровой. И пусть на улице всё ещё было холодно, но, Боже мой, как ярко, как радостно сияло солнце! Солнце Свободы!