Я не могу спокойно откручивать крышку бутылки пепси, которая со смайликом:
Она мне улыбается, а я ей сворачиваю шею.
Эта осень под тихими глазами похожа на слово очень,
На голос за двадцать пятым кадром. Пора на пары, убегаешь.
Все хотят написать тебе что-нибудь в нёбо, но слова давно
Устали уже, достали, остекленели и стекли, истекли чем-то бьющимся.
Только улыбаемся правой скобкой, больше ничего личного и лишнего.
И кто-то отрывает чувства, как пластырь. Зажило и ладно. Ничего, что
Прохладно в запястье и телефон не ловит. Стираешь с лица какой-то
Чужой дождь, а все смотрят так, будто ни у одного ребенка не было
ДЦП со смеющимися кровью коленками. И каждый сентябрь это чувство.
Разговор, в котором напрягаются связки. И отношения. По-прежнему
Сухие губы на фотографиях. Стоны в разные стороны. Провода больше
Не провожают домой, сколько можно бояться, мм? Новая нежность, не знаю,
Какая по счету. Торопила и пила, Подбирала слова, чтобы рассказать ему
О выжженных пробках глаз и нуклеиновых кислотах. Не могла решить, что важнее.
Трамваи бежали за ней, просили не то прощения, не то прощания. А кто-то
Не успевал выучить английский за пять минут перемены, это, конечно, больнее,
Чем быстрая судорога дней. Худая талия и закоченевшие звезды. Вот и вся романтика
Болевого шока. Каждую истерику я посвящаю тебе, дорогой. Замученное небо
Покалечилось, пока лечилось. Осень под тихими глазами ни о чем не рассказывает.
Ты за чаем, а я не знаю, зачем я.
(с)