Или, к примеру, стоял какой-нибудь поздний август, и вы выпивали на каждого граммов двести: Костя, Оленька, Бритиш, и вы вдвоем.
Если он играл, к примеру, на тринадцатом этаже, то было слышно уже в подъезде, причем, не в его даже, а в твоем.
Что-то есть в этих мальчиках с хриплыми голосами, дрянными басами да глянцевитыми волосами - такие приходят сами, уходят сами, в промежутке делаются твоей самой большой любовью за всю историю наблюдений.
Лето, как муравей, по миллиметру сдает границы своих владений.
А он, значит, так жизнерадостен и рисков, что каждый, кто не увидит, сразу благоговеет. Режет медиаторы из своих недействительных пропусков и губы всегда лиловые от портвейна.
Излучение от вас такое - любой монитор рябит, прохожий губу кусает, рукавчики теребит - молодой Ник Кейв, юный рас****яйский Санта-Клаус - знать, судьба позвала нас, судьба свела нас, как хороший диджей бит в бит.
И поете вы словно дикторы внеземных теленовостей, которые земляне слушают, рты разинув.
Когда осенью он исчезнет, ты станешь сквотом - полно гостей и совсем никаких хозяев…
И пройдет пять лет, ты войдешь в свой зенит едва - голос все тот же, но вот как-то уже не тянет - у тебя ротвейлер и муж-нефтяник, у него - бодрящаяся вдова.
Тебе нужно плитку под старину и всю кухню в тон, разговор было завязался, но тут же замер: "Есть у вас какой-нибудь дизайнер? "
И приедет, понятно, он.
Ну ты посидишь перед ним, покуришь, как мел бела. Всё та же хриплость, резкость и бронебойность.
Он нарисует тебе макет и предложит бонус, скажет: "Ну ты красавица. Бог берет на слабо нас "
Никаких больше игр в разбойников и разбойниц.
Ну проводишь его до лифта.
До подъезда.
До угла.
Он нефтяник, а кухня так и останется, как была