Подкравшись незаметно она меня обняла. Утешила..пообещала сделать другой, блестяще-сиятельной. Мне показалось что она меня любит. Меня мало кто любит. Просто так. Не похотливо-животно, а как маленький нежный комочек, который плачет. Которому недодали чего то. Ласки, тепла, понимания. Мне нужна была живая рука, которая держит и греет. Но пришла она. Утешающе поцеловала в губы. Пообещала увести туда, где будет хорошо и блестяще. Где спокойно и равнодушно я смогу отвечать тем, кто не любил холодной красотой. Стало не больно. Стало легко и просто. Особенно когда она хвалила меня. И целуя до звона – шума в ушах, до обмороков…отправляла в темноту. Из которой я выныривала вдохновенная. Или вдохновленная. До сих пор не понимаю чем. Заливая ее злость на этот мир крепким кофе, делая лицо «все отлично» она отпускала меня побыть собой. На чуть-чуть. Чаще с подругами. Которых я очень любила. Иногда хотелось упасть лицом в мамины колени, рассказать. Плакать..объяснить. Поняла бы она? Не знаю. Наверно больше беспокойства и слез. А этого нельзя допустить. Я не хочу чтобы мама плакала, я слишком сильно ее люблю. Хотелось уткнуться сестре в плечо и просто помолчать. Может быть это испугало бы ту «чужую»..испугало бы тепло тела родного человечка. Вместо этого моя гостья занимала позицию хозяйки, уютно растянувшись в моем теле..расползаясь по измотанным тренировками мускулам..съедая мой организм.
Сегодня ночью обнаружила себя в ванной. На полу, в расхристанном халате. Красные бутоны цветов в своей смятой изломанности безжизненно застыли на отстраненно блестящей ткани шелка. Медленно пытаюсь с ориентироваться, собираю мысли, эмоции, чувства, почему-то опять холодно, наверно из за плиточного пола, провожу по нему дрожащей ладонью, ощутив отстраненную гладкость и идеальность. И холод. Немного кружится голова, цепляясь за край ванны, рывком вскидываю голову и поднимаю свое тело, дрожь в ногах, звон в ушах, медленно разворачиваюсь к зеркалу. Зеленые неестественные глаза, поджатые бледные губы, вздрагивающие ресницы. Густые…будто не настоящие. Такое ощущение, будто они живут отдельно от лица, и из-за них, вернее особенно из–за них кажется пугающей бледность кожи, алебастрово-пергаментная, мелово–голубая ниже к шее, особенно там, где пульс рвет жилку. Каждый удар сердца отдается вибрацией во всем теле. Я камертон. Отражатель, изогнутая металлическая пластина, реагирующая на прикосновения. И-зо-гну-тая. Кто-то невидимый и жестокий втыкает в грудь раскаленные спицы. Жарче и жарче, вот уже тело выгибается в попытки избавится от мучительной боли. Еще секунда и сгорю, падаю на пол, закрыв лицо руками, прижимаюсь насколько могу к холоду плитки. Боль уйдет…засыпаю..
Солнце скользит лучиками по коже…приятно, молча стою, опершись спиной о стекло, чуть-чуть ощущаю себя кошкой. Обязательно пушистой, чтобы каждая шерстинка наливалась солнечным светом и сияла. Знаете, а я почти не смотрю в зеркала. Что я могу там увидеть? Девушку. Чужую. В теле которой живу. Она учит меня смотреть сквозь призму циничности, говорить колко, не рассчитывать силу словесного удара и заранее просчитывать все возможные варианты разрешения партий. Она учит меня манипулировать. Словами, эмоциями, чувствами. Моими, чужими, ей плевать. Она занимает оборонные позиции «при попытке неприятеля прорваться за линию обороны». Она выбрала ненависть, как средство самосовершенствования. Научила ненавидеть саму себя. Для того чтобы я жила в ней. А мне хочется быть просто кошкой…