А теперь напишем про один остров. Один форум. Или один отряд. Но мне хочется написать про ту обстановку, тех людей, те палатки, те утра, дни и те ночи, что мы все проводили вместе. Те люди разбрелись, кто куда, и тебе кажется, что тебя все забыли, что все забыли то время, тот волгоград, тот паром, такое красивое синее небо, сильный ветер, песчаный берег, закаты, палатки, новых людей. Ехала туда ссомнительными чувствами, боясь новых коллективов. Но сейчас перед глазам этабольшая сцена, огромная куча людей и табличка с нереальными цифрами до нижнего.И естественно Таня, Кирилл. Сгущенка. Агеев. Люба с Богдашей. Пашка – любимый комиссар.И Валова, гениальная Валова, которая так отвоевала нас с самого начала.
И когда ты вспоминаешь эти лица, это солнце каждый день, этот забавный самодельный умывальник, этот общий стол, скопление палаток, костер, эти каши, готовку, тренинги, 3д туалеты. Понимаешь, а тебе то повезло, черт возьми, отличное было время. И спасибо Сашке, что уговорил Валову!
Идешь с Таней в магазин сделать приятное мальчикам, смеешься, думаешь, как в этой маленькой девочке вообще умещается столько чувств, невольно ей завидуешь потому, что сама в 8 классе еще сопельки жевала. Доходишь, покупаешь баунти, вы садитесь, и начинаете болтать осовершенно ненужных вещах. Но о таких важных для вас. И от этого вдвойне приятнее. И тебе и ей. А вроде бы… Да вам и не о чем разговаривать. И ты вроде и боишься открыться потому, что после Звездочки ты вообще мало кому хочешь открываться… Но внутри как-будто щелкается какой-то замочек, и ты уже сидишь с Гущиной на поле и рассказываешь ей вещи, которые не доверяла даже близким друзьям. А она тебе. Смотришь на Видяя, а потом на Гущину, а они тебе «А пофоткаешь нас потом, да? Мы хотим, чтобы ты нас пофотграфировала!» И тебе почему-то чертовски приятно… А они уже забавно чмокаются, смотрят на друг друга с нежностью, а потом вытаскивают у тебя из волос какого-нибудь жука. Или идешь с Кириллом по лагерю, маячишь туда-обратно. Оба переживаете, ты за него, он за нее. А потом разговариваете о дружбе. А потом он тебе: «И тут рождается новый пример!» Интересно, почему я запоминаю такие мелочи? Так даже больнее вспоминать, ведь так уже не будет. Или просыпаешься ночью, и видишь, что Кирилл спит без одеяла, отдав свою половину ей. Утром находишь от них странные камыши какие-то, но приятно. И этот гимн, чтоб его. Ну неважно. Поднимаешься, выходишь из палатки, а там уже Агеев (ну чудо ж, а не мужик!) стоит и умывается и так бодро тебе, сонной: «Я кашу уже приготовил, а сгущенку туда добавлять?» И думаешь про себя, что ему-то уже сгущенки достаточно, но на завтрак она бы не помешала.Утром носишься с этой компанией, и смеха у тебя на год вперед. Но еще и слез. И стихов. И «Люболи» и «Батискафа». И «Норвежского леса». А «Норвежского леса» настолько, что ты сидишь одна в кинозале, смотря этот фильм, и каждые 15 минут думаешь совсем не о фильме, а об этом острове. И вообще. Разве не патология, что слово «мандат» у тебя вызывает истерический смех, а эскаладром (или как его там?) ты теперь любишь до безумия? Или что, когда подруга тебе дает Вербера, ты вспоминаешь обгрызанных «Муравьев» Кирилла? И Люба у тебя ассоциируется теперь не с божьим одуванчиком, а с «Сипан, Нарик, идите завтракать!» и снова смех. И теперь, слыша, "Богдаш, ау?" - инстинсктивно думаешь: "Мау.." Это разве не замечательно, да? Но это патология, и вроде как надо лечить. А всего то девять дней. Да мы все в этой жизни делали дольше наверно, чем 9 дней. А их помним. Вернее помню. Но и они помнят. Ведь так, да?