мама, какой он наглый, до губ прокушенных невозможный.
до туго натянутой венки височной - сложный,
как кислород под водой, истерично нужный,
огромный и неотложный.

как мне вместить это всё в моё тело, мама?
до сих пор нетроганная моя
крохотная душа.
потому что теперь её самая тихая глубина
оживает и мечется, так, что нельзя дышать –
это глупо, но как мне легкими управлять,
когда он улыбается, мне согревая там всё, до дна.

знаешь, ведь от него у кого-то родится сын –
это будет самый красивый на свете мальчик, клянусь!

только если об этом подумать, мама, то я свихнусь,
потому что во мне очень громко идут часы,
отмеряя фатальное: десять, девять. мам, я боюсь.
мам, мне страшно, я снова маленькая такая:
мне четыре, ты плачешь. зачем? я не понимаю.
мне пятнадцать, и я не верю, что разберусь,
или даже тринадцать – я некрасивая и стесняюсь.
и уже с девяти ненавижу, когда мне врут.
я настолько маленькая, что рыдаю
прямо на эскалаторе, в шумном и тёмном метро.
он не видит, наверное, как мне обжёг нутро
и не чувствует, как я за час без него замерзаю.

если в двух словах: посмотри, он в меня врастает,
а я корчусь от боли, отчетливо представляя,
как потом его вырвут и заберут.
а ещё я знаю,
что таких, как я, в это долгое плавание не берут.