Этот город не такой красивый, как вам кажется.
Его небо-не воздушный шоколад, его ветер-не французский коньяк, и в нём столько же льда, сколько в каждом обречённом сердце его расфуфыренных фей.
Этот город лохматых волос, пучков, циклонов и лимонной цедры по губам прохладных девиц, пудры на их ресницах, город дорогой небрежности с сигаретами.
Это город одиночества- тотального одиночества.
Одиночества с черничными пирожными в отдалении зала.
Город остывшего мокко на вынос.
ГОРОД миллиона таких разных девушек в одинаковых шмотках.
Город, где всё струится органзой, где жизнь кипит молочной пеной сладострастных амбиций, и никто не даёт себе права вето на остановки, и только где-то в переходе заиграет скрипка в детских руках, и защимит душу.
Миллионы прохожих идут и слушают эту трепещущую мелодию и каждый о своём, у каждого болит и ноет о своём, там, где-то в глубине, под сердцем-между счётчиком калорий и "подворотной" кровоточащей раной.
Ведь никто не остановится и вряд ли заплачет, но ребёнок, в чьих крохотных холодных ручонках зазвучит эта музыка, вероятно, должен подозревать сколько торжественной магии в его скрипке. Магия над всем этим космополитным бездушным миром, как пульт управления над Арбатом - или любым из тех "перекрёстков и бульваров разбитых сердец".
Мелодии замолкают в отдалении, но более чем звучат-а воском стекают по внутренностям городских девочек, мальчиков и тех, кто даже уже не осознаёт собственной принадлежности.
Только в Москве у меня бывает чувство огромного, бесконечного, глобального одиночества. Оно может навалиться, когда ты быстро шагаешь в толпе людей, или обедаешь в одиночестве у какого-нибудь большого окна, или плутаешь по незнакомому району. И вдруг, ни с того, ни с сего, хочется сесть на бордюр и заплакать. Горько, по-настоящему, захлебываясь от жалости к себе и вытирая глаза концами завязанного по-детски, поверх капюшона, шарфа.
Удивительно то, что я ни капли не боюсь этого чувства.
Очищающее страдание как оно есть.