Вопреки общепринятому, я доверяю цифрам куда меньше, чем буквам. Алфавит составляют графические знаки звуков, реально существующих в природе, но цифр в ней нет вовсе. Плод чистой умозрительности, они существуют лишь в нашем сознании. Как сны, мечты или фантазии, цифры, бесспорно, имеют отношение к физической реальности, только никто не знает — какое. Именно поэтому таблица умножения не давалась аборигенам.
— Дважды два — чего? — резонно спрашивали они, объясняя назойливым миссионерам, что получится, если скрестить пару кенгуру с двумя бумерангами.
Только научившись отделять число от вещи, мы сумели построить цивилизацию, загнавшую нас в гносеологическую ловушку.
— Наверняка, — решил прогресс, — известно лишь то, что поддается счету. Все остальное — не идущие в расчет сопли и вопли.
Следуя этой зверской логике, шампанское от политуры отличает градус, кофе от чая — процент кофеина, умного от глупого — число процитированных книг.
На самом деле, цифра сомнительна даже там, где она вершит судьбой, как это случается с тотализатором. Чтобы ставить наверняка, продвинутые игроки заказали ученым математическую модель скачек.
— Мы уже можем, — через год похвастались программисты, — предсказать успех квадратного коня в безвоздушном пространстве.
Арифметика, как алкоголь, безопасна только в разумных пределах, но определить их в обоих случаях мешает эйфория: раз начав, трудно остановиться. Даже статистика полезна лишь в тех редких обстоятельствах, когда она имеет дело с чем-то простым и взаимозаменяемым, вроде гвоздей, из которых пытались делать людей по совету незаурядного поэта. Пережиток не такой уж долгой, но очень унылой фабричной эпохи, цифра ввела в заблуждение Маркса и его бескрылых последователей, упорно заменявших штучное серийным.
Понятно, что больше других эта практика полюбилась тем, кто считает. В сущности, коммунист — это менеджер среднего звена, который прочно сидит на учете и защищает свое рабочее место неизбежно подтасованной статистикой. Дорвавшаяся до тотальной власти, цифра создала удивительную страну, где уровень социального прогресса определяло количество победителей в социалистическом соревновании, где площадь распаханной целины заменяла собранный с нее урожай, где показателем индустриального развития считался вес даже неработающих станков.
Этот исторический казус, однако, всего лишь крайний случай управленческого помешательства, столь же универсального, как и само начальство. Страдая паранойей, оно норовит всех подчиненных уловить в сеть трудодней. Оно и понятно: как, скажем, определить гонорар за написанное? По буквам? Мыслям? Слезам? Улыбкам? По заслугам я получал лишь на токарной практике, где мне велели распилить длинный прут на множество коротких штырей, дальнейшая судьба которых мне до сих пор не известна.
Беда в том, что прежде чем сосчитать, надо уравнять. Чтобы уравнять, надо упростить, а проще всего быть покойником — ему все одно. Утопия цифры — мир, где все на одно лицо, похожее на ноль. Зато в нашей частной и неповторимой жизни все разное: мили, дни, граммы, а особенно — деньги.
В юности я твердо знал, что предназначенный к пропою червонец категорически отличается от десятки, сдуру отложенной на черный день.
— Ну вот, — сказал мне внутренний голос, — черный день пришел, и что ж, помогла ли тебе магическая десятка?
С тех пор мы с ним мысленно рисуем на деньгах их будущее: одну купюру — в ресторан, другую — на книжку, желательно с картинками. Англичане до сих пор цены на редкие марки, коллекционные вина или антикварную мебель указывают в гинеях, отличающихся от фунтов престижем, а не стоимостью.
И так во всем: разнообразие — убежище от абстракции. Рецепт спасения в том, чтобы заменить количество неизмеримым качеством. Назвать мгновение, прицепить виртуальную наклейку на сантиметр и гирю, создать эксцентрическую систему мер, рассчитанную на сугубо индивидуальное потребление. Собственно, потому я и твержу: не считай галок, ибо ни одна Галка не повторяет другую.
Александр Генис