«The war is over if you want it»
John Lennon
Самое ужасное – это вернуться с войны живым. И не просто живым, а без видимых, бросающихся в глаза, физических увечий. Мой шрам через всё лицо не в счет. Это не является таким уж большим увечьем, даже не смотря на то, что, прячась под воротом рубашки, для всех он исчезает, и никто не знает, как глубоко он уходит на самом деле. Глубже, чем можно подумать – в самое сердце. Хотя все эти описания совершенно ни к чему, ведь этот шрам не считается чем-то из ряда вон, да и меня он почти не беспокоит. По большому счету, мне все равно. Ведь самое ужасное, что может приключиться с капитаном морской пехоты, это вернуться оттуда живым, на своих ногах, с обоими глазами и целыми руками. И совершенно не важно при этом, что почти все твои ребята погибли у тебя на глазах. Совершенно не важно, что вся твоя команда попала в мясорубку, из которой большинству не суждено было выбраться.
Чудом выжил только ты и еще двое, Майк Росвелл и Бобби Сандерс. Но это, на хрен, никого не волнует, потому что Майк лишился в этом бою ног, а Бобби – правого глаза. К тому же, ему разворотило все лицо, он неделю пролежал в коме, а потом почти месяц провел в реанимации. Бобби до сих пор проходит лечение в медицинском центре святого Марка. А ты, цел и не вредим, праздно напиваешься каждый день. Тебе приходится смотреть в глаза матерям и женам твоих погибших товарищей и видеть в них только один настойчивый вопрос: «Почему ты не сдох там вместо моего мальчика?». Если бы я знал ответ! Если бы мне хотя бы хватило ума придумать его, мне стало бы легче. Может быть, им тоже, но ответа на этот вопрос нет. Майку или Бобби такие вопросы не задают. На них смотрят с жалостью и сочувствием – им ведь и без того досталось. А ты вернулся с каким-то вшивым шрамом. Это практически значит, что ты не сделал все, что мог, чтобы спасти ребят. И это правда, потому что ты даже не знаешь, что ты мог бы сделать.
Когда мы попали под обстрел, я пригнулся и скомандовал всем «ложись!». Я побежал к дверям одного из домов, чтобы оттуда открыть ответный огонь. И все сделали то же самое. Я так думал. Потом раздался взрыв, и меня отбросило к стене. Первым взрывом убило троих. Мне удалось отползти и спрятаться между домами. Сквозь рассеивающийся дым я иногда мог видеть, откуда по нам вели огонь, но стрелять в ответ я не мог. Стекло из окна сверху разбилось, и осколок его рассек мне руку. Еще один попал в лицо, и из раны, должно быть, хлестала кровь, но этого я не помню. Это мне рассказали позже, в больнице. Я нащупал рацию и вызвал подкрепление с воздуха. У нас был приказ – уничтожить боевиков, скрывающихся в небольшом поселке на севере Ирака. Мы должны были его выполнить. Пока я вызывал базу, автоматными очередями были убиты еще четверо. Кто-то кричал у стены дома напротив, но я не мог разглядеть, кто это был. Вторым взрывом на меня отбросило Брайана Торри, вернее, то, что от него осталось. Последнее, что я помню – приближающийся гул самолетов. Потом, уже в госпитале, мне сообщили, что выжили только трое: Росвелл, Сандерс и я. Мы вернулись домой. Майки без ног, Бобби совсем плохим, а я почти невредимым.
Стив Парсонс, Брайан Торри, Уилл Джонс, Патрик О’Брайан, Марк Уоллес, Уильям Ллойд, Макс Коррелл, Джимми Кейдж, Джон Дэвидсон, Зак Гибсон, Скотт Кембелл, Ник Рэй. Все эти ребята вернулись домой в гробах. Я написал их имена у себя на спине. Я сделал татуировку с их именами. Не на руке – потому что не хотел видеть их каждый день. Но я хотел, чтобы они навсегда остались со мной. Они не вернулись, а я - вот он - цел и не вредим, живой и на своих ногах. Майки и Бобби, их война покалечила, им досталось по полной, а мне повезло.
- То, что случилось с Майки, – горько начала Мэри, его жена, когда я уже уходил. – Как же это несправедливо! Я хочу сказать, спасибо тебе, Джей, что поддерживаешь его… Просто… ему очень плохо. Ему так досталось в том задании… - она осеклась и не стала договаривать, глядя на меня, осматривая меня с ног до головы, как бы добавляя: «не то, что тебе, тебе-то повезло». Я знаю этот взгляд – мне не надо додумывать или гадать, что он означает. На меня много раз так смотрели – с завистью и ненавистью.
- Да, конечно, Мэри. – ответил я и закрыл за собой дверь.
Какого черта я не умер там, в долбанном Ираке! Какого черта мне так повезло!
Но Мэри хорошая девушка. Она любит Майка и никогда его не бросит, хотя он делает все, чтобы она ушла. Мне понятны ее чувства. Когда она смотрит на меня, то думает: «Почему это случилось с моим мужем, а не с тобой, Джейсон»? Все так думают, все родные убитых ребят. И не только потому, что я вернулся невредимым. Они винят меня в том, что произошло. И они абсолютно правы. Я понимаю их чувства, потому что каждое утро я испытываю то же самое. Каждое утро, глядя на свое отражение в зеркале, я ненавижу себя за то, что вернулся живым.
Я стараюсь навещать Майка несколько раз в неделю, потому что ему приходится очень нелегко. Он не соглашается на реабилитацию и отказывается от любой помощи. Мы много говорим, в основном, на нейтральные темы, стараемся не касаться военных действий. Когда мы разговариваем, он немного успокаивается, приходит в себя и иногда даже на его лице появляется подобие улыбки. Часто мне приходится подбадривать Мэри, потому что Майка ужасно гнетет то, что она должна теперь положить свою жизнь на «уход за никчемным инвалидом». Так он говорит. Я стараюсь помогать ей как могу, хотя точно знаю, что больше всего она хотела бы, чтобы мы с Майки поменялись местами. Но мне наплевать. Я и сам поменялся бы местами с любым из своих парней.
С Бобби все сложнее. Он не хочет видеть меня, и его родные с ним в этом солидарны. В последний раз мы чуть не подрались. Мы встретились в больнице, где он проходит лечение, а я иногда прихожу туда на осмотр. Стекло, которое рассекло мне лицо, задело глаз, и теперь иногда он меня беспокоит. Бобби набросился на меня со словами «Почему ты вышел оттуда невредимым! Ты должен быть на моем месте!». Я сказал, что поменялся бы с ним не раздумывая, и он налетел на меня с кулаками. Удар у него теперь не такой сильный. Я не ответил, и он ударил еще раз.
- Если хочешь исправить ситуацию и убить меня сейчас, давай. – вполголоса сказал я.
- Да пошел ты, сукин сын! – бросил он мне в лицо, плюнул и отправился в кабинет врача.
С тех пор больше мы не разговаривали. Всякий раз, когда мы встречаемся, он отворачивается или переходит на другую сторону улицы.
Первое время после того, как я вернулся домой, я не смотрел телевизор и не читал газет. О новостях мне сообщала Энни. Мы познакомились, когда я первый раз вернулся из Ирака, около года назад. Она пришла взять у меня интервью для какой-то небольшой газеты. Интервью не удалось, потому что говорить о том, что происходит там, мне совершенно не хотелось. Мы разговорились о посторонних вещах, и оказалось во многом наши точки зрения совпадают. Мы подружились. Потом мы встречались несколько раз, пока меня вновь не отправили в Ирак. Будучи там, я получал от нее письма – ничего личного, просто дружеские слова поддержки. Я редко отвечал ей – не было времени, но мне было приятно осознавать, что кто-то, возможно, действительно, ждет моего возвращения.
Мой отец покончил с собой, когда мне было тринадцать лет. Он тоже был военным. Он тогда вернулся из очередной горячей точки и начал пить. По ночам он кричал, иногда спускался на кухню и разбивал что-нибудь. Мама пыталась успокоить его, и тогда он бил ее и снова кричал. Он кричал, что здесь все вывернуто наизнанку, что никто не ценит то, что он и его ребята рисковали там жизнями. Так продолжалось довольно долго. Однажды мы с мамой вернулись из торгового центра и нашли отца мертвым. Он лежал на полу в гостиной, одетый в парадную форму со всеми наградами. Он пустил себе пулю в голову. Вскоре после этого у мамы обнаружили рак, и мы переехали жить к тетке. Сразу как мама умерла, я пришел на призывной пункт и завербовался в морскую пехоту. Так что, никто меня особо не ждал, и дружба с Энни была вполне приятным обстоятельством. Никаких близких отношений у нас не было, и это меня вполне устраивало. Для секса вокруг постоянно крутилось множество девушек, а с Энни можно было поговорить, или помолчать, или просто напиться. Будучи журналистом, она всегда знала, что где и когда произошло, и если считала информацию интересной или полезной для меня, то рассказывала.
Все началось с телешоу. Одного из тех, что показывают в прайм-тайм. Там, где домохозяйки, писатели, психологи и политики обсуждают волнующие общество темы. Они говорили об Ираке. Они говорили о войне, о нефти и о бессмысленно пролитой крови. Я никогда не думал о том, зачем мы были там. Я был военным, и должен был служить своей стране. И если меня посылали в Ирак, значит, я должен был служить своей стране там. Это то, чему меня учили. Это то, чему учат всех, кто приходит в армию США. В конце концов, именно для этого ты и идешь в армию – чтобы защищать свою страну, а не задавать вопросы как участник телешоу. Раз за разом я выполнял приказы. Я делал свою работу, и делал ее хорошо. Поэтому довольно быстро дослужился до капитана. Я был очень молод для такого звания, но уверен, что заслужил его. Не раз мне приходилось вытаскивать товарищей из-под огня или уничтожать врагов. Я никогда не думал, чему и как они угрожали. Я знал, что если мне дан приказ, я должен его выполнить. Я знал, что это моя работа. Все мы там выполняли свой долг, все старались быть достойными сыновьями своего отечества. Нас не учили спрашивать или копаться в запутанных фактах – этим занимались другие люди. Мы выполняли приказы, когда всё уже было понятно. По крайней мере, так мы все думали. Так нас учили думать. Но в этом телешоу чаще всего звучали слова «власть», «политика», «нефть», «бессмысленный». Бессмысленная война, бессмысленные жертвы, бессмысленно пролитая кровь, бессмысленные поступки… Я швырнул пультом в телевизор, он стукнулся об экран и отлетел в сторону. Я вышел на кухню, налили себе виски, потом спустился в магазин и купил кучу газет и журналов. Я начал читать. Несколько дней я не выходил из квартиры. Потом пришла Энни.
- Привет! Как ты? – начала она, проходя в комнату. – Я звонила, но телефон был отключен. Я подумала, может, у тебя что-то случилось… - она замолчала и застыла на месте, увидев на полу разбросанные журналы, а на стене – вырванные из них страницы с яркими заголовками, не требующими дополнительных объяснений. Я не знаю, на кой черт прилепил их на стену. Видимо, я не совсем отдавал себе отчет в том, что делаю. Меня переполняло возмущение и отчаяние. – Что ты делал? – закончила Энни, осмотрев комнату.
- Читал. – ответил я.
- Боже! – она закрыла рот ладонью. На ее лице застыло беспокойство, смешанное со страхом. – Ты в порядке? – она начала водить пальцами по страницам на стене, словно читая заголовки и крупные выдержки. «Война за нефть», «Кровавая история Америки», «За что гибнут наши солдаты?», «Еще один провал США»…
- Нет, не в порядке. – ответил я. – А должен быть?
- Джей, ты… Это всё… Господи, просто… - она подбирала слова, но никак не могла найти нужные.
- Ты тоже так думаешь?
- Как?
- Что все это бессмысленно? Что они все там погибли просто так?
- Нет, послушай… - она снова сделала паузу.
- Ты же журналист! Черт, вы же все такие умные здесь! Вы всё знаете! Так? Черт возьми, так?
- Нет! – вслед за мной она повысила голос. Нам и раньше приходилось спорить, но теперь я просто не понимал, что происходит. Я уже ничего не понимал, и меня это сильно выводило из себя.
- Выходит, что все они, Стиви, Ник, Джимми, Скотт, - все умерли просто так?
- Джей, послушай, мне жаль, что ты все это прочитал…
- Нет! Ответь мне! Это так? Из-за чего это все? Майку оторвало ноги просто так, мать твою, бессмысленно?!
- Нет. Просто вся эта кампания, эта война…
- Что?! Из-за гребаной нефти? Из-за денег? Я два раза был там, и ни хрена не видел никакой нефти, никаких денег, никакого «мирового господства»! Зато я видел, как парни взрываются на минах, как их расстреливают, как они кричат и корчатся от боли. И черта с два, кто-нибудь скажет мне, что все это не имеет смысла!
- Всё не так… - Энни попыталась перебить меня.
- А как?! Мы там рисковали жизнью, мы прошли через ад… Мы служили своей стране, а вы все тут думаете, что мы преступники, что мы угнетаем и истребляем невинный народ! Все это вам не нужно! Все это бессмысленно! Смерть молодых парней для вас бессмысленна! Какого черта!
- Не кричи, пожалуйста, Джей. – Энни говорила теперь очень спокойно, почти шепотом. – Смерть парней – это трагедия, наша общая трагедия. Это горе, и никто с этим не спорит. – она снова на минуту замолчала, как будто хотела сказать что-то важное, но передумала. – Не обращай ты на это внимания. Не надо тебе читать всю эту ерунду.
Я махнул рукой в ее сторону, молча взял со стола бутылку виски и два стакана, налил и один стакан протянул Энни. Она кивнула, и мы, не чокаясь, выпили. Она как всегда поморщилась, потом пошла на кухню, принесла из холодильника лед и начатую бутылку колы. Я налил еще, Энни положила в оба стакана лед, в свой налила колы, и мы снова выпили. Некоторое время мы молчали. Она ходила по комнате, собирала разбросанные газеты, комкала их и кидала комочки бумаги в коридор.
- Я же не дурак. – заговорил я, стоя лицом к стене и облокотившись на нее левой рукой. – Просто ни одного слова, ни одного чертового слова о них! Ни о ком. Никто не пишет о долге, о памяти, о гордости. Никто не гордится ими… нами… теми, кто там погиб. Они для вас даже не люди – даже не солдаты. Они для вас бессмысленные фигурки, без чувств, без мыслей, без сердца. Я смотрю на Майка - он еле держится. Он не может смириться с этим. Потому что каждый раз, когда жена везет его по улице в инвалидном кресле, где-нибудь обязательно мелькнет надпись «Остановите бессмысленную войну». Кто-нибудь обязательно протянет им эту антивоенную листовку, в которой так доступно объясняется, почему война не имеет никакого смысла, почему она грязная и неправедная. Вы все так думаете. Нет, вы это знаете наверняка! Но не надо стараться убедить нас, что наши друзья умерли там просто так! Я не поверю никогда, пусть это будет трижды правдой, что всё это не имело смысла, что мы преступники, что мы напали на мирных жителей и уничтожили их.
Я видел, как Энни остановилась и внимательно слушала меня, каждое слово.
- Вы не преступники. – она подошла и обняла меня за шею. – Вы военные, и тут мало кто действительно понимает, что происходит.
- Я каждое утро просыпаюсь от того, что кричу во сне. И каждое утро я ненавижу себя за то, что остался жив. И я знаю, что не имею права так говорить, но от этого ненависть не становится меньше. Теперь я понимаю, почему мой отец сделал это.
- Джей, пожалуйста, не говори так!
- Как? Что не говори? Всё, что мы делаем, никому не нужно. Если ты возвращаешься живым, значит, ты убийца. Черт возьми, чтобы стать для вас героем, надо умереть! Мне жаль, что у меня не вышло.
В тот вечер мы больше ни о чем не говорили. Мы выпили еще по паре стаканов, а потом Энни ушла.
Я очень плохо сплю. Практически, я не могу заснуть, если не выпью достаточно много или не приму снотворное. Тогда удается поспать несколько часов, пока не начинаются сны – кошмары. Я просыпаюсь от собственного крика. Тогда я иду в ванную и принимаю душ. В эти моменты я напоминаю себе отца, и это меня пугает.
На прошлой неделе ночью позвонила Мэри в слезах. Она быстро и сбивчиво говорила в трубку, что Майки закрылся в комнате, не выходит оттуда и не отзывается, когда она зовет его. Я сказал, что выезжаю. Когда я приехал, Мэри плакала у двери. Я постучал, несколько раз позвал Майка по имени – он не ответил. Я толкнул дверь плечом, потом еще раз, и еще. На четвертый дверь распахнулась, и я влетел в комнату. Майк в парадной форме сидел в своем инвалидном кресле по середине. В руке у него был пистолет. Увидев это, Мэри разрыдалась. Я забрал у Майка револьвер и уговорил Мэри выйти. Когда ее шаги стихли внизу, я опустился на колени и положил руку Майку на плечо.
- Суки! – Майк плакал. Я впервые видел, как по его щекам текут слезы. – Они, что считают нас предателями или как? Что за дерьмо тут творится! Капитан, что за черт?
- О чем ты, Майки?
- Об этой чертовой повестке! Ты что, ничего не получал? Они хотят провести какое-то долбанное расследование, что-то уточнить или как там это у них называется!
- Что за повестка? – я никак не мог понять, о чем говорит Майк.
- Твою мать! Ты что, газет не читаешь?
Я отрицательно замотал головой, и Майк рукой указал мне на стол, где лежал какой-то журнал. Я подошел и стал читать на открытой странице. Там говорилось, что некоторые операции в Ираке были направлены на уничтожение мирного населения, вопреки заявлениям о якобы имеющихся там базах боевиков. В том числе в статье упоминалось и задание, в котором Майк лишился ног, в котором я получил свой шрам, а двенадцать наших товарищей погибли.
- Майки, послушай, это всё чушь. Ты же знаешь, что нас обстреляли, что нас всех, на хрен, взорвали там. Ты же знаешь, что там было. Майк, это ерунда…
- Они вызывают меня для выяснения обстоятельств. То есть для допроса, вызывают, чтобы что-то там выяснить, мать их. Черт, кэп, тебе что, такую не прислали?
Я взял со стола листок с гербом и печатью министерства обороны, прочитал казенный текст и кивнул:
- Да, наверное. Я не смотрел почту.
- Черт, капитан, они что, хотят отдать нас под трибунал? Хотят сказать, что мы там убивали мирных жителей?
- Успокойся, Майк, - я с трудом мог подобрать слова. – Это же только предположение. Они ничего не знают. Мы там были, мы расскажем. Все будет хорошо. Не переживай. – я перевел дыхание, вновь просматривая повестку в поисках даты. – Когда надо явиться?
- В понедельник.
- О’кей. Майки, только не наделай глупостей. Давай увидимся в понедельник. Все будет хорошо. Это ничего не значит. Посмотри на меня! Слышишь? Это ни хрена не значит! Мы там были – нам лучше знать.
Майк кивнул мне – как будто в очередной раз подчинился приказу. Но мне совсем не хотелось ничего ему приказывать. Я попрощался и ушел.
В куче счетов, газет и каких-то бумаг лежал конверт с гербом. Я вскрыл его и прочитал повестку, наверное, раз десять. Между сухих формальных строк вполне отчетливо угадывались целые абзацы из той статьи, что показал мне Майк. Общественность обвинила их в действиях, повлекших за собой гибель мирного населения, и они решили копнуть некоторые эпизоды. Наше задание попало в список, потому что по данным разведки и спутников, базы боевиков в том районе не было. Впрочем, я не видел никаких спутников. Я видел только, как в той мясорубке погибли двенадцать парней, вверенных мне. Черт, это было самое унизительное письмо, которое мне доводилось получать! Мы выполняли приказ, а теперь правомерность наших действий ставили под сомнение. Мы все выполняли приказ, а нас не учили ставить под сомнения приказы. Теперь совершенно очевидным становилось, что всё, через что нам пришлось пройти там, не просто бессмысленно, но и, очень даже возможно, противозаконно.
Энни звонила несколько раз перед выходными. Я сказал ей, чтобы не приходила. Я не мог спать, не мог думать и не хотел никого видеть. В пятницу вечером я допил, кажется, последний стакан виски. Больше алкоголя не было, а уснуть мне так и не удавалось. Как только я закрывал глаза, они начинали кричать. Патрик, Макс, Зак, Джимми и остальные истерично вопили от боли. Автоматные очереди и взрывы не могли заглушить их крики. Я открывал глаза, и все заканчивалось. Наступала тишина, но выпивки больше не было. Черт бы вас всех подрал! Я запустил пустым стаканом в стену – он разбился. Заткнитесь! Я думал о Майке. Он был совсем плох, совсем сломался. Эта повестка добила его. Только бы он дотянул до понедельника. Только бы не сорвался. А там, может быть, все обойдется. Хотя, кого мы обманываем! Всё уже и так ясно: всё, что мы делали там, оказалось бессмысленным и неправильным.
Еще некоторое время я бесцельно шатался по своей небольшой квартире, потом усталость взяла свое – я рухнул на кровать. Я закрыл глаза – тишина. Ничего не было слышно, а потом вдруг – выстрел. Так громко и отчетливо, как будто стреляли в соседней комнате. Черт! Я открыл глаза и подскочил. Майк! И тут же зазвонил телефон. Я не сразу ответил, но я знал, что это звонила Мэри. Я был уверен в этом. Сквозь всхлипы и ее прерывистое дыхания я ничего не расслышал. «Сейчас приеду»! – Ответил я и тут же выбежал на улицу.
Он все-таки сделал это. Майк сидел в своем инвалидном кресле по середине комнаты, в парадном мундире. Он выстрелил себе в рот. Для него все закончилось – война закончилась. Что ж, по крайней мере, он остался героем. Все только об этом и говорили на похоронах: каким он был героем и сколько ему пришлось пережить. Гроб, естественно, был закрытым. Покойся с миром, Майки. У меня никогда не хватало на это смелости, ну так ведь я же и не герой. Мэри была безутешна. Она все плакала и плакала. Я не стал подходить к ней – зачем напоминать лишний раз о том, что я не оказался на месте ее мужа. Несколько раз звонила Энни. Я сказал ей, чтобы не приезжала.
В понедельник утром я стоял перед зеркалом, чисто выбрит, в форме с орденами и медалями. Я застегивал верхнюю пуговицу рубашки и смотрел на свое отражение. Никому это было не нужно, Джейсон, никому. Стив Парсонс, Брайан Торри, Уилл Джонс, Патрик О’Брайан, Марк Уоллес, Уильям Ллойд, Макс Коррелл, Джимми Кейдж, Джон Дэвидсон, Зак Гибсон, Скотт Кембелл, Ник Рэй и Майк Росвелл. Теперь еще и Майк. Но никому до этого нет никакого дела. Никому это не нужно, Джейсон, все это было бессмысленно. Ты не смог умереть героем, теперь станешь трусом и неудачником, а если повезет, еще и военным преступником. Да пошел ты! Пошел ты, Джейсон Майрес!
Когда я явился в офис командования, Бобби был уже там. Он посмотрел на меня, но даже не кивнул. Я сказал: «Привет», - но он только отвел взгляд. Ну и хрен с тобой!
Нас вызвали в разные кабинеты. Конечно, именно так они всегда и делают.
За столом сидел полковник. Он представился - полковник Слоан – и предложил присесть.
- Капитан Джейсон Майерс?
- Да, сэр, так точно.
- Вам известно, зачем вас вызвали, капитан?
- Да, сэр.
- Вы руководили операцией на севере Кифри 21 мая 2005 года?
- Заданием, сэр.
- Что вы сказали?
- Это было задание – не операция, сэр.
- Хорошо. Так вы руководили заданием на севере Кифри 21 мая 2005 года?
- Да, сэр.
- И вы лично отдавали приказы?
- Да, сэр.
- Вы вызвали подкрепление с воздуха?
- Да, сэр.
Еще много вопросов обо всех подробностях того дня. Да, сэр. Да, сэр. Так точно, сэр. Много вопросов, которые он задавал так, чтобы я давал только положительные ответы.
- На каком основании вы приняли решение уничтожить деревню?
- Я выполнял приказ полковника Картера, сэр.
- Полковника Картера?
- Так точно, сэр.
Я смотрел прямо перед собой, в окно. Нельзя было смотреть ему в глаза – я бы ударил его. Или плюнул бы ему в лицо и ушел. Этот подонок ставил под сомнение все, что там произошло. Он ставил под сомнение нашу работу, наше подчинение приказам, нашу службу своей стране. Он, мать его, ставил под сомнение смерть моих ребят.
- Полковника Питера Картера?
- Да, сэр.
- И какое отношение имеет полковник Картер к вашей операции?
- Заданию, сэр.
- Хорошо. Какое отношение имеет полковник Картер к вашему заданию?
- Полковник Картер руководил заданием из штаба, сэр. Он назначил меня командиром группы.
- И вы подчинялись непосредственно приказам полковника Картера?
- Да, сэр.
- И какой приказ отдал вам полковник Картер?
- Приказ уничтожить деревню любыми способами, сэр.
- Неужели? Вот показания полковника Картера, капитан Майрес, согласно которым, полковник отдал вам приказ провести разведку, выяснить, нет ли в деревне боевиков, и вернуться с достоверными сведениями. Что вы на это скажете, капитан?
Я молчал. Мне нечего было сказать.
- Капитан Майерс, отвечайте на вопрос!
- Я выполнял приказ полковника Картера уничтожить деревню, сэр.
- Полковник Картер под присягой заявил совершенно другое! Вы хотите сказать, капитан Майерс, что полковник Картер соврал?
- Нет, сэр.
- Может, вы хотите обвинить полковника армии США в клевете, капитан Майерс?
- Нет, сэр.
- Тогда получается, что врете вы?
- Нет, сэр.
- Так кому же мне верить, капитан?
Мне нечего было ответить. Я не мог обвинить старшего по званию в клевете, хотя, похоже, все было именно так.
- Капитан! Вы хотите сказать, что полковник Картер соврал под присягой?
- Нет, сэр.
- Тогда получается, что вы врете, Майерс?
- Нет, сэр, я не вру.
- Я понял, капитан. Очень жаль, что вы не хотите сотрудничать. Что ж, суд разберется, а пока не смею вас задерживать. Идите, капитан, вы свободны.
Я вышел из кабинета. Бобби уже ждал в холле. Я посмотрел на него и направился к выходу. Уже у самой двери я услышал его голос:
- Эй, кэп, и что теперь? – он не называл меня так с тех пор, как мы вернулись. В редких случаях, когда он обращался ко мне, он называл меня по фамилии. Я остановился и обернулся. Он смотрел на меня в упор. – Что это за показания Картера? Что за чушь? Ты сказал им, что все было не так?
- Мне не в чем оправдываться, Бобби, как и тебе. – Я подошел к нему и положил руку на плечо. – Я выполнял приказ. Мне не в чем оправдываться. Я выполнял свой долг. Как и ты.
- Но этот Картер врет! Он соврал, кэп! Мы не разведывательная группа! Ты сказал им? Почему ты не сказал им, как все было!
- Они знают, Бобби. И я еще раз повторяю, что всё сделал правильно. И никто меня не убедит в обратном. Пусть идут к черту!
- Что теперь, капитан?
- Тебе нечего бояться, Бобби. Ты выполнял мой приказ. Бобби, ты всё сделал правильно. Мы всё сделали правильно.
Суд был закрытым. Конечно, никому не нужна огласка таких дел. Показания полковника Картера под присягой были главным доказательство моего нарушения устава. Я ослушался приказа и позволил себе самостоятельно командовать операцией. Я принял решение разбомбить мирную деревню. Из-за меня погибли двенадцать… тринадцать солдат. Учитывая мою безупречную репутацию и из уважения к моему отцу-герою, меня просто разжаловали и уволили из армии. Я никому оказался не нужен. Как и все, кто вернулся с войны живым. Если ты не пал на поле боя или хотя бы не вернулся изувеченным, значит, тебе не удалось стать героем. Чтобы стать героем, ты должен непременно умереть. Иначе ты будешь объявлен трусом, а если повезет, еще и военным преступником. Вот так все и заканчивается. Ты думаешь, что служишь своей стране, но стране на тебя наплевать. Стране нет никакого дела, через что ты прошел и, как громко кричат голоса товарищей в твоей голове по ночам. Как я уже говорил, самое ужасное – это вернуться с войны живым, потому что пока ты жив, война не заканчивается.
* Посвящается сержанту морской пехоты армии США Захари Д. Уолтерсу, убитому 8 июня 2010 в Афганистане.