…. Лишь только разнеслась весть о том, что святой покинул свою уединенную обитель и опять пребывает в стенах города, народ стал стекаться со всех сторон, радуясь редкому гостю, но были и такие, кто питал тайное опасение, как бы возврат его от Бога не предвещал бедствия. Среди общего преклонения шел Вирата и пытался приветствовать людей своей обычной доброй улыбкой, но впервые он не мог улыбаться, и взор его оставался суровым и уста замкнутыми. Так достиг он царского дворца. Час совета уже миновал, и царь был один. Вирата приблизился к нему, и тот встал, чтобы заключить его в объятия. Но Вирата простерся пред царем и прикоснулся к краю его одежды в знак просьбы.
— Твоя просьба будет исполнена, —сказал царь, —прежде чем она станет словом на твоих устах. Великая честь выпала мне, что я имею власть послужить благочестивому и оказать помощь мудрому.
— Не зови меня мудрым, —отвечал Вирата, —ибо я шел неверным путем. Замкнулся круг, и я опять просителем стою у твоего порога, где некогда просил тебя уволить меня от должности судьи. Я хотел быть свободным от вины и бежал от всякого деяния, но и меня опутали сети, которые Боги расставили смертным.
— Не верю я твоим словам, — сказал царь.— Как мог причинить людям зло ты, избегавший их? Как мог впасть в вину ты, живший в Боге?
— Не по умыслу совершал я зло. Я бежал вины, но стопы наши прикованы к земле, а дела —к законам вечных Богов. И бездействие есть деяние, и я не мог сокрыться от глаз извечного брата, которому мы всегда против нашей воли приносим добро или зло. Но семикратно виновен я, бежавший от Бога и отказывавший жизни в служении. Бесполезным был я, ибо питал только свою жизнь и никому не служил. Ныне я вновь хочу послужить.
— Удивительна мне речь твоя, Вирата, я не понимаю тебя. Выскажи мне свое желание, дабы я мог исполнить его.
— Я больше не хочу быть свободным в своей воле. Ибо свободный не свободен, и бездеятельный не без вины. Свободен лишь тот, кто служит делу, кто отдает другому свою волю и свою силу, отдает, ни о чем не спрашивая. Только середина деяния принадлежит нам, его начало и конец, его причина и следствие —в руках Богов. Освободи меня от моей воли, ибо всякое желание есть смятение духа, а всякое служение—мудрость. И я возблагодарю тебя, о царь.
— Я тебя не понимаю. Ты просишь освободить тебя и в то же время домогаешься службы. Что же —свободен лишь тот, кто служит другому, а не тот, кто приказывает ему? Я этого не понимаю.
— Хорошо, о царь, что ты не понимаешь этого в сердце своем. Как мог бы ты оставаться царем и повелевать, если бы ты это понял? Лицо царя потемнело от гнева.
— Так ты думаешь, что повелитель ничтожнее перед Богом, нежели слуга?
— Нет ничтожных и нет великих перед Богом. Но тот, кто служит и отдает свою волю, ни о чем не спрашивая, снимает с себя вину и возвращает ее Богу. А тот, кто поступает по своей воле и мнит мудростью избегнуть зла, впадает в искушение и вину. Лицо царя оставалось мрачным.
— Так и все заслуги равны? И нет больших и меньших перед Богом и людьми?
— Быть может, иные и кажутся людям больше других, о царь, но всякое служение равно перед Богом. Царь долго и гневно смотрел на Вирату. Уязвленная гордость растравляла душу. Но когда он увидел его изможденное лицо и белые волосы над морщинистым челом, он подумал, что старик преждевременно впал в детство. И чтобы испытать его, царь насмешливо спросил:
— Хотел бы ты стать псарем при моем дворце? Вирата пал ниц и поцеловал подножие престола в знак благодарности.
С того дня старец, которого страна некогда прославляла четырьмя именами добродетели, стал псарем, и жил он с другими слугами в дворцовых подвалах. Сыновья стыдились его и трусливо обходили дворец, чтобы не увидеть его и не быть вынужденными признать свое родство перед людьми, жрецы отворачивались от недостойного. Только народ еще приходил подивиться на старца, который некогда был первым в государстве, а теперь водил по двору свору собак. Но он никого не замечал, и вскоре люди перестали приходить и больше не думали о нем. Вирата ревностно исполнял свои обязанности от утренней до вечерней зари. Он обмьвал собакам морды и выскребал струпья из шерсти, приносил им корм, менял подстилки и убирал нечистоты. Собаки любили его больше, чем всех других обитателей дворца, и это радовало Вирату. Его дряхлые, морщинистые уста, редко обращавшиеся с речью к людям, всегда улыбались им. И мирно текли долгие безмятежные годы его старости. Царь скончался раньше его, пришел новый царь, который не замечал Вираты и только однажды ударил его палкой за то, что собака заворчала, когда царь проходил мимо. И все мало-помалу забыли о существовании Вираты. Когда же и для него исполнилась мера его лет и он умер и был зарыт на свалке, где хоронили всех слуг, в народе уже никто не помнил о том, кого страна когда-то прославляла четырьмя именами добродетели. Сыновья его попрятались, и ни один жрец не пел погребальных песен над его прахом. Лишь собаки выли два дня и две ночи, потом и они забьши Вирату, чье имя не вписано в летописи властителей и не начертано в книгах мудрецов.