Те, с которыми что молчать, что говорить, достаешь сигарету, а зажигалка уже горит, допиваешь, а уже протягивают, чтоб долить; им не требуется объяснять ни что болит, ни по кому болит; и соврал бы, да что соврешь им, когда весь вид мой красноречиво правду им говорит, как они – обижаясь и злясь временами - продолжают меня любить; и я чувствую, как между нами тянется, теплится, бесится, бьется, натягивается до предела, но никогда не рвется живая нить, из всего, что имею – именно это стоит хранить.
Те, кто берут на слабо, а потом проверяют пульс; при истерике бьют наотмашь по левой щеке; к ним приходишь – расквашен весь, говоришь: «Боюсь! существую, мол, при деспотичном ростовщике; я ему по крупицам сдаю слова, но растет процент! я готов замолчать, только что ему, если глух?!» А они, улыбаясь: «Ну, давай, завершай концерт, завершай подводить нам итог всех своих разрух», гладят нежно, и от их теплых рук улыбка вспыхивает на лице.
Те, с которыми мне еще жить и жить: напиваться ночами и прошлое ворошить, и сидеть на кухне, и словами отчаянно ворожить – словно угли их ворошить, едва потухнет.
Быть счастливым их улыбками, постоянством, и – когда-нибудь – сединой, до которой черт-его-знает-сколько-еще-ночей;
те, которые при встрече не спрашивают: «ты чей?», просто констатируют: «ты теперь со мной».