Дактилоскопия (ГП\ДМ)
(один из самых любимых фиков)
* * *
После войны он начал курить. Наступило первое свободное (счастливое?) утро, и он вышел во внутренний двор замка, спустился вниз со ступенек, мысленно поискал глазами Тонкс – у нее сигареты должны быть наверняка. Потом вспомнил: Тонкс больше не курит. Сегодня вечером он должен ее похоронить. Было так пусто, было спокойно, было нечем дышать; человек, сидящий на ступеньке, курил, и Гарри молча забрал у него сигарету, глубоко затянулся дымом, неумело закашлялся. Человек на ступеньке поднял лицо в ссадинах; Гарри вернул сигарету, зачем-то сел рядом.
- Ну и дерьмо же ты куришь, Малфой.
- Хренов спаситель мира, - спокойно ответил Драко, наклонил голову вниз и беззвучно затрясся, захлебываясь собственными слезами.
Идите вы к черту, у меня отголоски массового психоза, чувство личной недостаточности, желание вернуться хоть куда-нибудь, хоть в чье-нибудь завалященское воспоминание, или руки, эти грубые мужские руки с четкими сетками вен; и в каждую новую встречу я кусаю эти вены, я надеюсь порвать их, выгрызть, выплюнуть, показать: твоя кровь красна, моя – зелена.
После войны он начал пить. Глупо у него это получалось, совсем по-детски – Гарри Поттер катастрофически не умел пить виски, не умел пробовать его, катать по небу, чувствовать солод всеми рецепторами языка. Он делал это быстро, высоко вскидывая острые нелепые локти, обтянутые дурацким растянутым свитером. И не умел изысканно напиваться. Да что уж там, Гарри Поттер совсем не умел пьянеть. Его могла подводить координация: то, как руки неумело расстегивали ширинку на джинсах, срывали пуговицы с рубашки, щупали лопатки чужого тела. Но глаза оставались ясными, взгляд – свинцовым. Он швырял джинсы на пол, ступал по холодному полу Малфой-мэнор, иногда матерился вслух – тоже очень неумело, с пристрастием, безнадежно. Материться он тоже начал после войны. До войны Гарри Поттер совсем ничего не умел.
А на твоем лице проступают морщины – медленно выступают из полутьмы, как плесень, собирающаяся на поверхности дорогого сыра, или как подводные камни, глубинная часть айсберга. Ты стареешь неспешно, с усилием, задыхаясь. Ты совсем не хочешь умирать.
Они не занимались сексом – чем угодно, только не спали вместе; иногда Гарри целовал его в лоб, и это тоже было чем-то неуместным, ненужным. Все важное – это ощущение присутствия, ощущение отстраненной близости, или губ на твоем виске. Иногда Драко по-старому встает с кресла, подходит и кусает Гарри Поттера в руку, но это уже не больно; вены по-прежнему выпирают на смуглой коже, в венах течет по-прежнему красная кровь, а Гарри Поттер по-прежнему не умеет пить. Драко часто задает себе вопросы – это его маленькое глупое развлечение, и в скопище вопросительных знаков мелькает фраза, выведенная на пыльной каминной доске: «Что именно в этом сумасшествии – правда?». Тогда Гарри Поттер подходит, снова дает себя укусить, не вырывая руки, крепко хватается за плечи Драко, отчего ключицы начинают хрустеть, и произносит: - Я – твоя правда, - и когда в гостиной Малфой-мэнора становится холодно, разжигает камин, дует на обожженные грубые руки, улыбается глупо, как полный кретин, закидывает поленья, загоняя под кожу мелкие кусочки дерева. Гарри Поттер отлично умеет воссоздавать тепло.
Скорпиусу стукнуло три; мать счастлива, все сложилось, и мой сын не помнит меня в лицо, не помнит, как я первый раз взял его на руки и ничего не почувствовал.
Он говорит, что ради людей готов на все; и вот ему почти тридцать, у него подрастают двое детей, а жена беременна третьим; он говорит, что любит ее; он вообще много говорит в последнее время; его невозможно оставить; его рот можно заткнуть только укусом в вену, чтобы он наконец-то вспомнил, что пришел горевать по войне, и затих, и выпил, высоко поднимая острые локти. Он говорит, что работа его достала; говорит, что мечта была чудесна, пока не стала планом; он говорит как ребенок, по-детски кашляя от сигаретного дыма. Он говорит, что не хочет уходить; каждый раз его приходиться выгонять, напоминая, что дома ждет Джеймс и Альбус; хотя какое, черт возьми, дело до этих детей с предсказуемыми именами, предсказуемыми судьбами детишек народного героя, предсказуемой капризностью баловней судьбы. Он говорит так много, что у Драко совсем нет времени рассказать, что уже полгода он не спит со своей женой. Он вообще не спит.
Пройдет еще несколько лет,
прежде чем я запомню тебя.
Запомню, как пахнут эти ладони, волосинки, прилипшие к виску, несколько столетий, висящих на ресницах, вздох, трепыхание мотылька вокруг лампочки и граммы прикосновений.
Время размягчает кожу, Время [ка]лечит раны, Время ничего не меняет,
И я все еще не умею пить.
На платформе девять и три четверти шумно, всегда шумно, сколько он себя помнит, и вечно сменяются лица; каждый год, отправляя Джеймса в школу, он все яснее видит чужие морщины, видит, как седеет Симус Финниган, видит, как Эрни МакМиллан обзаводится пивным брюшком; и все проходит мимо вместе с дребезжанием колес Хогвартс-экспресса, с испуганным лицом Альбуса – вот вагон трогается, и очень скоро лицо сына превратится в маленькое белое пятно среди десятков таких же нелепых пятен. Вот уже и Рон сдал на права, и Гермиона наконец-то стала начальником отдела.
- Кажется, Малфой начинает лысеть, - замечает Рон не без злорадства, махая Роузи рукой. Гермиона сердито морщится, не оборачиваясь; есть около секунды, чтобы еще раз бросить взгляд на Драко – наглухо застегнутая мантия с целым рядом мелких пуговиц, заканчивающихся у горла, лицо ничего не выражает.
- Прекрати, Рон, веди себя прилично!
- Гермиона, но это сущая правда – посмотри, лет через десять он станет лысым, как фестралий череп!
- Чушь собачья, хватит уже.
- Гарри, ну а ты-то хоть заметил, как Малфой постарел?
Ветер гоняет по тротуару газету, старенький «Вольво» Рона деловито фыркает, отчаянно пытаясь завестись. Гарри еще раз оглядывается на здание вокзала: по лощеному полу уборщик катит тележку с ведрами. Потом оборачивается: Джинни тоже смотрит в окно потерянным взглядом волчицы без сосунков.
- А? Что?.. Нет. Не заметил.
Раньше я думал, что Поттер
умрет от потери крови, умрет от бездействия,
умрет от боевого ранения, умрет от усталости,
умрет от тоски, умрет от того, что не живет,
но сейчас –
сейчас, когда в эти сорок я умен менее, чем в семнадцать,
сейчас, когда каждый мой день заканчивается тем, что он
дает ужалить себя в вену и засыпает у камина с сигаретой в руках,
я думаю, что я умру,
когда он умрет от рака легких.
Ты любишь говорить, что сделаешь для людей все, что угодно. Сделай одолжение и мне, Поттер. Поскорее сдохни, я буду ждать.
Драко редко говорит правду; он говорит: «сдохни», потому что хочет так изящно покончить жизнь самоубийством чужими руками. Драко Малфой всегда оставался собой – даже сейчас, когда он достает из амбара виски, в сотый раз пытаясь научить Гарри Поттера пить и в сотый раз терпя сокрушительное поражение, в его голосе нет правды. «Я – твоя правда», - вспоминает Гарри Поттер, делая первый глоток за его здоровье, приподнимается в кресле, устало вздыхает, смотрит на бесконечную череду пуговиц на мантии Драко.
- Я хочу рассказать о тебе. Кому-нибудь. Хоть соседнему коту.
- Расскажи, - соглашается Драко, присаживаясь напротив, наклоняя голову, отбрасывая челку. – На самом деле мы не сделали ничего преступного против морали, если ты об этом. В конце концов, за эти двадцать лет мы с тобой ни разу не переспали.
Гарри Поттера всегда удивляло, как легко Драко может все это обсуждать; как легко он прощается с предрассудками, как легко игнорирует общественное мнение, как легко понимает, почти что читает мысли – должно быть, за эти проклятые двадцать с лишним лет на лбу Гарри Поттера рядом со шрамом появилась просвечивающая персональная дыра для Малфоя. И больше ни для кого почему-то.
- Это правда, что ты начинаешь лысеть? Мне сказал Рон, но я не заметил…
- Ты всегда не туда смотрел. Я и сам не заметил, как к нам пришло это странное слово «сорок».
Координация по-прежнему отказывает Гарри Поттеру: пальцы так путаются, что Драко все приходится делать самому – стягивать с него кроссовки, джинсы, расстегивать рубашку, укладывать на диван и приносить плед; у Гарри на переносице следы от очков, шрам потемнел от времени. Драко зачем-то целует его в живот, и кожа, как стекло, запотевает от дыхания; Гарри едва ощутимо трогает его лопатки – ему хочется убедиться, что они на месте. Потом Драко долго исследует его тело – дюйм за дюймом, замечая каждую мелочь; Драко помнит тело Гарри Поттера гораздо лучше, чем Джинни. На их телах остались отпечатки пальцев – на каждом миллиметре кожи, закупорившие поры; никто точно не знает, чьи именно это ладони, кончики пальцев оставили свои следы; все идентично, просчитано до последней хромосомы. Иногда, засыпая около Гарри, уткнувшись носом в его плечо, Драко видит сон, в котором он всего лишь часть одного тела с общей красно-зеленой кровью. Пройдет еще несколько лет, и светлые волосы Драко станут седыми, у Гарри появится тяжесть в поступи и вечно усталое лицо главы большой дружной семьи. Пройдет еще немного времени, и они оба научатся замечать морщины.
Еще совсем немного осталось.